Домой, попрощавшись с профессором Эдвардсом, Билл пошел пешком. Ему нужно было подумать, а при ходьбе думалось, почему-то, значительно легче. Мысли становились ясными, четкими, будто вторили уверенным шагам, но в этот раз даже ходьба не очень помогала.
Согласиться, значит пойти вразрез со своими принципами. Нарушение этики… для Билла это было почти равносильно потере чести. С другой стороны, был человек, которому необходима помощь. И он, Билл, мог помочь. А значит, так ли уж велика разница, как он будет это делать? Кроме того, возможность бросить ненавистную работу и вернуться к любимому делу тоже была немаловажной. Может быть, эти мысли и меркантильны, но они были такими заманчивыми…
Заходя в темный, пустой дом - мама уже ушла на работу - и ища в телефоне нужный номер, Билл точно знал, что он ответит на это предложение.
– Профессор Эдвардс? Это Билл Каулитц. Я согласен. Скажите, когда я могу приступить к работе?
3.
Фрэнка разбудил звонок мобильного телефона, истерично горланящего на всю квартиру. Потянувшись и лениво скосив глаз на будильник, стоящий на прикроватной тумбочке, профессор Эдвардс тихонько выматерился себе под нос. Восемь часов утра. Воскресенье. Кому, спрашивается, понадобилось будить его в такую рань, в единственный выходной день на этой неделе?
Потянувшись за телефоном, Фрэнк насмешливо хмыкнул, увидев высветившееся на дисплее имя.
– Знаешь, а ведь я почти ненавижу тебя в данный момент, – сказал он в трубку, даже не поздоровавшись.
– Ты что, еще спишь, что ли? – бодро отозвался находящийся на том конце провода Дэвид. – Чего так долго? Я уже часа три назад проснулся. Сейчас в офис еду. По дороге решил тебе позвонить…
– Это для вас, трудоголиков, восемь утра «долго». А нормальные люди в свой законный выходной предпочитают выспаться.
– Черт! А я и забыл, что сегодня воскресенье! У меня выходных почти не бывает. Прости… – в голосе друга было столько раскаяния, что профессор невольно рассмеялся.
– Ладно. Не важно. Ну, и зачем ты мне звонишь в такую рань?
– Ты поговорил со своим парнем? – раскаяние сразу куда-то улетучилось, тон стал деловым и напористым.
– Поговорил, – Фрэнк замолчал, намеренно стараясь разозлить. А не надо было будить его так рано, пусть теперь позлится.
– Ну, и?.. – не выдержал, наконец, Дэвид.
– Он согласен, – став серьезным, профессор продолжил: – Ты точно уверен? Подумай еще раз, во что мы сами лезем, да еще и его втягиваем…
– Я же все тебе объяснил. Выхода нет, – устало вздохнув, отозвался тот. – Я придумал, как объяснить его появление. Помощником устрою. Будет крутиться рядом на законных основаниях.
– А Тому ты об этом уже говорил?
– Нет, конечно. Согласия парня ждал. Кстати, как его зовут? До сих пор не знаю…
– Билл Каулитц. Он к тебе в понедельник придет, – Фрэнк ненадолго замолчал. – Ты Тома обязательно заранее предупреди, хорошо? Думаю, он появлению постороннего человека в принципе не обрадуется, а уж если ты…
– Ты меня совсем дураком считаешь? – обиженно перебил его Йост. – Разумеется, я поговорю с ним прямо сегодня. Уже представляю, какую истерику по этому поводу мне придется пережить … Ну, все. Я приехал. Потом позвоню, доложу, как у нас дела идут.
Попрощавшись, Дэвид вышел из машины и пошел к зданию, в котором находилась их студия. К Тому он решил ехать после полудня, когда тот наверняка проснется. Злить его еще и незапланированным пробуждением точно не стоило.
В знакомые стеклянные двери мужчина входил с легкой улыбкой на лице. Дэвид Йост очень любил свою работу. Абсолютно все ее нюансы, даже отрицательные. Он жил ей. Она была для него главным. Его отдушиной, его детищем. И парней своих он любил, как собственных детей. За семь лет совместного сосуществования они проводили с ним больше времени, чем со своими семьями. И Дэвид знал о них почти все. Их страхи и слабости. Недостатки и достоинства. Кого из них нужно жалеть и утешать, а кому отвесить подзатыльник, чтобы сдвинуть с места.
Том всегда выделялся среди остальных. Нелюдимый и необщительный, он мало кого подпускал близко, и почти никому не доверял. Он был кем-то вроде трудного ребенка в семье. Ты ссоришься с ним, кричишь, злишься, но именно ему ты уделяешь все внимание и заботу. Именно он приносит тебе больше всего радости своими успехами и достижениями. А добиваться поставленной цели Том умел. В этом он был очень похож на самого Дэвида.
Родителей у Тома не было. Единственное, что знал о них Йост, это то, что они погибли, когда мальчику было лет десять. Все заботы о его воспитании взяла на себя его тетя, но отношения с единственной родственницей были крайне напряженными. Последние три года они вообще не виделись. Парень посылал ей деньги, звонил, поздравляя с очередным праздником и все. На этом их общение заканчивалось. Дэвид знал, что является практически самым близким для Тома человеком, и именно поэтому он так за него переживал.
Стоило только войти в двери своего кабинета, как его затянуло в привычную суету, за которой забываешь обо всем на свете. В очередной раз положив трубку и бросив взгляд на часы, он обнаружил, что уже давно перевалило за полдень. Пора ехать к Тому. Тот никогда не был совой и, даже если учесть, что накануне он изрядно выпил, к этому времени в любом случае должен был уже проснуться. Собрав кое-какие документы, чтобы поработать вечером дома, и предупредив секретаршу, что больше не вернется и она свободна, Дэвид стремительным шагом зашел в двери лифта.
***
Навязчивый солнечный луч мешал неимоверно. Он лез в глаза, причиняя острую боль. Голова болела так, что казалось, еще маленечко, и она взорвется. Во рту было гадко. Перевернувшись на спину, Том застонал от резкой судороги где-то в желудке. С трудом поднявшись на ноги, он поплелся в кухню. Ему были нужны таблетки и крепкий, очень горячий кофе. Выпив стакан с шипящей жидкостью, он потянулся к кофеварке. Это чудо техники было автоматическим, и к моменту его пробуждения бодрящий напиток всегда был готов.
Но сегодня желаемого эффекта чудодейственная жидкость не принесла. Осуждающе посмотрев в кружку, Том поднялся и поплелся в душ, надеясь, что там ему, наконец, станет хоть немного легче. Капли воды были чистыми и прохладными и, стекая по лицу, словно смывали боль, действуя лучше любого обезболивающего.