Практически в двух шагах от туалета, прямо на снегу у сарая, свернувшись калачиком в том месте, где когда-то была огромная куча навоза, кто-то, тяжело дыша, пытался что-то сказать. Это не был зверь, и не волшебное, сказочное, внеземное существо. Это не была галлюцинация. Это был человек.
Я просто замерла на месте, лишь глаза болезненно косились в ту сторону. Все происходило очень быстро и первая мысль - «Доложить о находке расположившимся в доме «нашим»», сменилась другой - «Господи, а если где-то далеко, точно так же замерзает на ледяном снегу мой отец? Если он молит о помощи, а вокруг ни души? Либо все просто обходят его стороной, либо он просит о помощи на территории врага…»
Мысль еще не до конца созрела в голове, как отбросив все сомнения, я бросилась к «находке».
- Битте… битте… - оказавшись совсем рядом, услышала я, что с немецкого означает «пожалуйста».
Весь окровавленный, в разодранной в клочья немецкой форме, у нашего сарая просил о помощи ВРАГ. ВРАГ, которых я ненавидела с той искренностью, с которой только могла. ВРАГ, которых я проклинала бессонными ночами и всякий раз мечтала о их бесчисленных смертях. ВРАГ, благодаря которым я должна выживать в этом аду, когда сердцу хотелось счастья, любви, покоя.
Я упала рядом с ним на колени, пытаясь сообразить - «Что делать дальше?». Сердце в груди, казалось, вот-вот выпрыгнет и именно оно подсказало, как мне поступить. Ответ нашелся тогда, когда он из последних сил сжал мою руку, и я рискнула взглянуть ему прямо в лицо. Он плакал.
Враг, который возможно убил не одного моего односельчанина, не одного моего соотечественника, а возможно даже от его руки где-то там умирает отец, просто плакал. В нем не было ничего вражеского и ни капли ненависти, только слезы. Он был беспомощен на столько, что даже я, девчонка, запросто могла его прикончить. Но в то же время он был беспомощен на столько, что такая девчонка как я, просто не могла не помочь испуганному загнанному человеку. В ту ночь я не видела перед собой врага, я видела человека, которому страшно было умирать.
- Сейчас я вам помогу, - шептала я, когда пыталась поднять с виду худосочного, но, как оказалось, очень тяжелого парня.
Поняв, что все не так просто, я молнией сбегала в сарай и нашла там кусок брезента. Аккуратно расстелив его на земле, я перевернула солдата с одного бока на другой, и уже спустя несколько минут, старательно тащила его в сарай.
Когда я заволокла его в загон для свиней, которых у нас давным-давно не было, он тяжело дышал и чуть слышно постанывал. До сих пор не понимаю, откуда в те минуты у меня взялись силы. Набрав в охапку самого чистого, который только смогла найти, снега, я тщательно смыла всю кровь, на всех просматриваемых местах. С его лица, шеи и рук. Затем разорвала собственную ночную рубашку, и без того похожую на лохмотья, и перевязала все места, где моментально выступила свежая кровь.
- Я накрою тебя соломой, чтобы ты не замерз. А завтра, с утра пораньше, принесу что-то поесть и кое-какие отцовские вещи. Ты только не умри. Дождись.
- Данке, - «спасибо» с немецкого, услышала я.
Не зная, понял ли он хоть слово из того, что я ему говорила, я вынуждена была покинуть свою находку. Но «данке» с таким трудом давшееся этому немецкому солдату и чуть заметная благодарная улыбка, не дали мне сомкнуть глаз до самого утра. «Он ведь просто человек, которому больно, и которому нужна моя помощь» - эта мысль не давала мне покоя. Я изо всех сил пыталась оправдать свои действия, которые в те времена были ничем иным, как «измена родине». За что полагалось соответствующее наказание, о котором знал весь советский народ от мала до велика - расстрел. Но, как ни странно, меня это в ту ночь волновало меньше всего.
Стоило первому свету попасть к нам в маленькие, закоптившиеся от курева и сажи окошки, как я вскочила на ноги. Тихонько, чтобы не потревожить лишний раз все еще мирно спящих в соседней комнате солдат советской армии. Еще тише, чтобы не разбудить спящую на кухонном полу маму. Я проворно засуетилась на кухне, лишь надеясь на то, что мои старания не окажутся пустыми и солдат все еще дышит.
Пожитков у нас было не много – каша пшенная да килька с квашеной капустой. То, что приносили с собой в пайках солдаты, а мы с мамой готовили. То ли дело, когда нас захватили немцы, у тех и колбаса в наличии имелась, и хлеб вкусный, и мясо в ежедневном рационе. Супы мы с мамой на протяжении дня варили по нескольку раз, особенно в холодное время, но на второй день никогда ничего не оставалось.
Завернув в тряпку миску с остатками вчерашнего второго, набросив на свою фуфайку еще и старую шинель (одного из солдат, который так и не вернулся с поля боя) я решительно направилась в сарай.
На улице были утренние сумерки. Мороз, казалось, только усилился, а в голове лишь одно – «Только бы был жив. Только бы не замерз». Я буквально перелетела двор, а оказавшись в сарае, отлично зная, что в нем где-то находится человек, мне не сразу удалось разглядеть – в какой куче соломы? Что несказанно меня порадовало, если уж я легко могла ничего не заметить, то залетные солдаты и подавно. В более-менее теплое время года в нашем сарае часто оставались на ночлег солдаты, а зимой вряд ли, но все в то время могло случиться.
- Эй, вы где?
Сбросив с плеч тяжелую шинель и опустив на пол алюминиевую миску, я принялась разбрасывать солому, приблизительно вспомнив, где я оставила своего немца. Он не отзывался даже когда я его нашла и попыталась перевернуть. На мгновенье я даже подумала, что он все же замерз, поэтому безмолвно лежал в копне моей соломы.
- Эй, эй, молодой человек. Хер, - усадив его, как смогла, я обратилась к нему так, как неоднократно слышала среди немцев, что означало «господин». – Хер, молодой человек, очнитесь. Прошу вас не нужно умирать.
Я видела много мертвых, но на моих руках никто не умирал, и мне безумно хотелось, чтобы этого не произошло. Я панически стала растирать его руки и лицо. Он был едва теплым, но сердце билось, пусть даже чуть слышно. Приложив руку к его груди, я чувствовала едва прослушивающиеся удары.
От моего так называемого «массажа» он, наконец, раскрыл глаза. Они были слишком безжизненными, а губы ужасающе синими. Я пулей помчала обратно в дом. Ему нужно было горячее питье, а не каша. Каша потом.
Так, ранним утром, совсем ранним, наплевав на всех и все, я растопила печку и принялась греть воду. В то утро чувство страха во мне полностью отсутствовало, как у маленьких деток лет до трех-четырех. Я даже не думала о том, какой угрозе подвергаю не только себя а и маму. Я вообще ни о чем не думала. Кроме, конечно, своего немца.
В первый закипевший чугун с водой я бросила щепотку чая, второй же, предназначен был для щей.
К моему счастью от всего происходящего проснулась лишь мать.
- Васька, а ты это чего удумала? Случилось что? – она покосилась на прикрытую дверь в другую комнату. – Или ЭТИ, приказали приступить к работе?
- Нет. Никто ничего не приказывал, и ничего не случилось. Просто бессонница у меня. Совсем глаза не закрываются. Так я вот решила, чего зря себя мучить, лучше уж делом займусь.
- И то верно.
- Но ты еще можешь спать, пока ЭТИ не проснулись.
- Как скажешь, доченька. Я тогда еще немного подремлю, а то что-то вставать сейчас никаких сил нет.
Мама отвернулась лицом к стене и с головой укуталась в некогда приличное одеяло. Я почти сразу услышала ритмичное посапывание символизировавшее сон. А я, по-прежнему ни о чем не переживая кроме полуживого солдата, скоренько готовила стряпню.
ГЛАВА 3
- На вот. – Я протянула горячую алюминиевую кружку чая все так же безжизненно сидевшему в соломе немецкому солдату. – Пей. Тебе нужно горячее даже больше чем воздух. Пей.