Если либеральная революция 1789 года была революцией национализма против «religio», против соединения, то контрреволюция, которая совершается теперь в двадцатом веке, может быть только консервативной в том смысле, что она не рационализирует и не растворяет, а заново подчиняет всю жизнь естественным законами творения. Это, пожалуй, причина, по которой также руководитель культурного направления в НСДАП Альфред Розенберг говорил в Кёнигсберге о Консервативной революции.
Из этого в политической области происходят следующие ясные выводы: проходит время эмансипации самого низкого сословия против более высоких сословий. При этом речь идет не о том, чтобы подавлять какое-то сословие – это было бы реакционно, а о том, чтобы препятствовать тому, чтобы одно какое-либо сословие восстало, овладело государством и потребовало для себя права тотальности. Тогда пропадет любой естественный и божественный порядок, и революция будет угрожать постоянно. Государство – это скорее правящая середина народного целого, в котором биологически выделяется каждое сословие, и каждый отдельный человек в результате естественного отбора занимает свое место. Но истинная власть охватывает народное целое и оттесняет любые особые претензии какого-то сословия или класса. Поэтому целью немецкой революции, если она хочет быть действительной и образцовой для Европы, должно быть обоснование естественного социального порядка, которое положит конец беспрерывной борьбе за власть. Настоящая власть не может проводиться одним каким-либо сословием или классом.
Но принцип народного суверенитета, однако, все еще превращался в это классовое господство. Поэтому об антидемократической революции можно думать до конца только тогда, если она порвет с принципом народного суверенитета и снова вернется к принципу естественной и божественной власти. С этим отнюдь не следует путать лишение народа его прав.
Из демократии может выйти анонимная тирания, в то время как уничтожение народной свободы никогда не может получиться из настоящего ответственного правления.
Я знаю, насколько вождь желает того, чтобы в народе оставалось живым чувство настоящей, ответственной, справедливой власти. Поэтому я думаю, что со временем немецкое государство увенчается государственной вершиной, которое раз и навсегда уйдет от политической борьбы, демагогии и борьбы экономических и сословных интересов.
Рядом с необходимостью принципа власти из более высокой ответственности и надличностной продолжительности стоит – во взаимной обусловленности с ним – необходимость создания нового социального порядка. Чувство необходимости этого порядка движет все европейские народы, которые прошли через гигантские перемены индустриализации, урбанизации, механизации и капитализации. То, что это желание социального преобразования живет, в особенности, в фашизме и национал-социализме, не требуется особо подчеркивать. С другой стороны, мы осознаем, насколько чрезвычайно сложно снова превратить в народ массу, утратившую связь с кровью и почвой, ибо здоровые сословные связи и иерархии исчезли в либеральный век. Поэтому для национал-социализма чрезвычайно важно сначала вернуть душу этих масс народу и государству. Это происходит в основном через воспитание, дисциплину и пропаганду. Национал-социалистическая система выполняет, таким образом, сначала то задание, для которого парламентаризм стал слишком слаб: восстановление непосредственного контакта с массами. Возник такой вид непосредственной демократии, которой удалась вновь обрести ускользающие от государства массы. За этой обусловленной временем необходимостью стоит, однако, как революционная цель нечто намного большее: создание такого социального порядка, который основывается на общепринятых органических формах, а не только на искусном владении массой. Если Французская революция создала основные формы в парламенте и во всеобщем избирательном праве, то целью консервативных революций должно стать: через создание органической сословной структуры прийти к таким всеобщим принципам. Доминирование единственной партии на месте по праву исчезнувшей многопартийной системы представляется мне исторически как переходное состояние, которое будет правомочным лишь до тех пор, пока этого будет требовать обеспечение перелома, и пока не приступят к работе кадры, прошедшие новый персональный отбор.