Эту точку зрения разделяли также и другие исследователи. Единственным основанием для такого вывода обычно служила ссылка на знаменитую Чертомлыкскую вазу: на одном из ее фризов изображена оседланная лошадь со свисающим стременем в виде петли[9]. Эта ваза хранится в Эрмитаже, но в Государственном историческом музее в Москве экспонируется ее копия. И действительно, на ней можно увидеть скифа, стреноживающего взнузданного и оседланного коня, у которого с седла свисает отчетливо видная петля.
Чертомлыкская ваза путала все карты. Вопреки совокупности фактов, казалось бы, свидетельствовавших о незнакомстве ранних кочевников со стременами, с одного из скифских седел упрямо свешивалась вниз кожаная петля. Но может быть, при копировании древнего предмета допущена неточность? Нужно было ехать в Ленинград, чтобы ознакомиться с подлинником.
Ваза извлечена из шкафа. Увеличительное стекло позволило различить мельчайшие детали злополучного седла. И что же? Стремени в виде петли… на нем не оказалось! Вниз спускался тонкий и прямой конец подпружного ремня. Да, на московской копии, действительно, была явная неточность[10].
Неисповедимы пути научного исследования. Прошло несколько лет… и когда эта статья была уже в основном написана, авторитетный английский журнал «Antiquity» опубликовал статью М. Литтауер, содержавшую сенсационное утверждение, что у одного из двух всадников на известной золотой гривне из скифского кургана Куль-Оба, хранящейся в Эрмитаже, ею обнаружено стремя, укрепленное на цепи, а следовательно, уже скифы его знали[11]. Это было полной неожиданностью. Что делать? Пришлось нам снова ехать в Ленинград, чтобы проверить и это сообщение.
Мнение Б. Б. Пиотровского, которому мы рассказали о цели нашего посещения, было вполне определенным: «Какие там стремена, это же, вот, штрипки!». Идем в Особую кладовую Эрмитажа. Гривна лежит на специальном столе. Яркий свет. В руках сильная лупа. Осматривается каждый миллиметр изображения. У одного из всадников в левой руке повод, а правая рука свисает, сжимая в кисти какой-то отсутствующий предмет. Несколько ниже по внутренней стороне правой ноги идут, опускаясь вниз, две узкие золотые пластинки, тщательно сплетенные между собой. Чуть ниже колена плетение заканчивается небольшим узелком и продолжается в виде двух свободно свисающих узких пластин, не доходящих до конца штанов, причем один конец короче другого. Никакой связи со штрипкой. Никакого стремени. Так это же — поразительно реалистично и точно изображенный плетеный ремень. Такие же плети до сих пор можно увидеть в правой руке всадников — тувинцев, алтайцев, киргизов… Рукоятка тоже явно была, но, к сожалению, не сохранилась (отчетливо видно отверстие в кисти правой руки, где она находилась). Левая рука второго всадника держит повод, но его правая свободно опущена, кисть ее плотно сжата.
Таким образом, сейчас можно со всей определенностью говорить, что ни на одном известном изображении скифского времени стремян нет.
Зачем человеку варварская одежда!
Я слышал, что хуася изменяли варваров,
но чтобы хуася изменялись
пoд воздействием варваров,
такого мне слышать не приходилось.
Улин-вана, правителя древнекитайского царства Чжао, одолевали сомнения. Он прямо так и сказал своим приближенным, желая получить от них совет и поддержку: «Сам-то я уверен в том, что сделать это необходимо, но боюсь, что Поднебесная будет смеяться надо мной»[12].
Большинство сановников Улин-вана было категорически против предлагавшегося нововведения. Да и как мог добропорядочный конфуцианец, свято уверовавший в то, что только древнекитайские Срединные царства являются средоточием мудрости и непорочности нравов, согласиться на заимствование чего бы то ни было у варваров-соседей? Поэтому предложение царя казалось им кощунством над светлой памятью мудрых правителей прошлого: Улин-ван хотел ведь — подумать страшно! — перенять у варваров их одежду и заставить своих воинов надеть штаны.
В V–IV вв. до н. э. не одни только хуася (древние китайцы) с нескрываемым отвращением относились к идее о том, что уважающий себя мужчина может носить штаны. Вспомним хотя бы эллина Еврипида, который порицал Прекрасную Елену не за то, что та изменила своему Менелаю, а за то, что она предпочла ему варвара в пестрых шароварах вокруг чресел! Так что можно понять Улин-вана, желавшего в 305 г. до н. э. сначала тщательно взвесить все «за» и «против», а потом уж решаться на этот шаг.
9