Срок дуэли уже обговорили, а бедная Анна Григорьевна союзниц найти не может. Нет страшнее муки, чем сознание собственного бессилия. Она трезво понимает, что в одиночку не справится: находясь при Достоевском, научилась реалистически смотреть на события и свое место в них. Была у нее мысль устроить публичное самосожжение в знак протеста. И устроила бы, себя она никогда не жалела, да как Федора Михайловича одного оставлять, пропадет ведь без нее. А что делать? Не знает она, что делать. Не бежать же за советом к Чернышевскому…
Но удача только притворяется слепой, иногда она все-таки подглядывает. Случилось так, что про дуэль узнала Настасья Филипповна, и про дуэль, и про тщетные старания Анны Григорьевны помешать этому злодейству. Не столько она о чужой жене пеклась, но сам Достоевский был для нее Богом. Всем, что имела, только ему обязана. За хорошее благодарила, за плохое не обижалась. Потому и не теряла время на колебания. Спрятала гордость в укромное женское место и поехала к Анне Григорьевне. Пока на перекладных добиралась, и план созрел. В дом Достоевских заходить постеснялась. Дала дворнику пятиалтынный и отправила с запиской для барыни. И в ресторанчике через квартал от дома без лишних междометий и заламывания рук объяснила, как им действовать дальше.
Дуэль была назначена на пять утра. Кто на такси, кто на извозчике, кто на личной машине поклонника, а Маяковский вообще на служебном авто какого-то Лиличкиного поклонника из замов Дзержинского, но все явились без опоздания. Докторов человек пятнадцать привезли. Говорят, даже сам Кашпировский был. Съехались, как на презентацию поэтической антологии. Организатор выстроил дуэлянтов в два ряда. Для приличия каждой паре предложили помириться. Но предложили с таким подтекстом, что любой уважающий себя мужик за пистолет схватится. Оскорбительные предложения при свидетелях миром не кончаются, да и к барьеру вышли не какие-нибудь флюгеры, которые сегодня царю гимны поют, завтра – Сталину, а послезавтра – Брежневу. Крупные личности, для которых имя дороже и денег, и жены.
Заняли позиции. Каждый боком к сопернику, чтобы попасть труднее было. Один Макс Волошин грудью к пистолету стоял, потому как ему без разницы, в него с любой стороны и неумеющий стрелять не промахнется. Я это говорю, не пытаясь бросить тень на Гумилева, его смелость доказывать нет нужды, но так уж получилось.
Взвели курки…
И тут на поляну выбежала ватага красивейших женщин: Настасья Филипповна, Наташа Ростова, Грушенька, Неточка Незванова, Элен Курагина и даже царица Тамара… Выбежали, и каждая встала перед пистолетом. У кого рука поднимется – пусть стреляет.
Но у кого же она поднимется?
Все выстрелили в небо. Только рассеянный Блок не успел поднять пистолет. Его пуля ударилась о камень, срикошетила и угодила в правую руку устроителя. Не зря-таки доктора приехали. Тут-то и открылась тайна. Раненый верещал, как заяц. Изо рта пена пошла. А самому-то умирать неохота. Пришлось сознаваться, что пули отравленные. Для него смерть страшнее позора. Доктора посовещались и оттяпали руку по локоть, с Кашпировским такие операции без наркоза можно делать.
Потом кто-то переживал за пострадавшего, как же он писать будет. Начали припоминать, что он вообще сочинил, и никто не смог вспомнить. Никто, кроме Гумилева. Он, пока над письмами о русской поэзии работал, какой только ерунды не перечитал. Тогда ему и попалась брошюра со сказками про Ленина, которую член Союза писателей с долгано-ненецкого языка переводил. Но разговор этот случился какое-то время спустя, а после дружного залпа в небо дуэлянты побросали пистолеты и кинулись обниматься. Потом всей компанией поехали в ресторацию. Настасья Филипповна знала, чем закончится авантюра, и заранее позаботилась о банкете.
Веселились, как приказчики или комсомольские работники. Тургенев, правда, сначала грустный сидел. Расстроился классик, что среди женщин-спасительниц ни одной из его девушек не было. Но кручинился недолго. Позвонил в Париж. Выпил фужер коньяка и пробормотал: «Если не было, значит, будут – сама жизнь подсказывает и сюжеты, и героинь».