Спустя несколько лет СВУ-атак Пентагон организовал особый отряд под названием Объединенная организация по обороне от самодельных взрывных устройств (JIEDDO). Группа специализировалась в невероятной инженерии и вполне соответствовала боевому американскому духу, звучавшему в ее названии: «Gee! Do!». Ученые и военные из JIEDDO придумывали способы, позволяющие тайно сканировать улицы, с тем чтобы устранять террористов, закладывающих бомбы. Они создали обтекаемый дизайн для автомобилей, который отклонял взрывы, а также создали первую в своем роде броню, которая могла поглощать многочисленные внезапные удары. JIEDDO пыталась, как говорилось в ее девизе, «победить СВУ как оружие стратегического влияния».
Это было вполне оправданно, разумеется. Странно ведь, что трубчатые бомбы стоимостью 100 долларов разоряли американский бюджет в 15 триллионов долларов. Но в провозглашенной миссии JIEDDO ощущалась недосказанность. Победить устройство? Этого было недостаточно. Справиться с устройствами и разорвать в клочья систему, создающую их, – это не одно и то же. Вот какова была истинная цель. JIEDDO разрабатывали одну хитроумную заплату за другой, но продолжали появляться все новые и новые устройства в своей собственной убийственной поспешности, объясняемой таким алчным давлением, которое подобно желанию поскорее заполучить новейший телефон, видеоигру или плазменный телевизор. И это подняло важный вопрос: что это вообще значит – победить глобальную информационную сеть? Может ли тут быть победитель? Можно ли когда-нибудь стать «опережающим»? Борьба JIEDDO в каком-то смысле схожа с тем, с чем сталкиваемся все мы сейчас: старое против нового. Вот она, мощнейшая держава в человеческой истории, вооруженная сверхзвуковыми ракетами, обладающая лучшими в мире радарами, бесконечным ракетным топливом, – не способная победить кучку полуобученных хаотично организованных террористов. Что пошло не так? Выявил ли этот провал некую еще более глубокую особенность позиции доминирующей международной силы наших дней? Выявил ли он особенности наших дней? Выявил. Но понять мы их сможем, только если на миг отступим назад и обратимся к истории.
Накануне Рождества 1787 года Томас Джефферсон написал письмо Джеймсу Мэдисону из Парижа. Мэдисон в это время находился по другую сторону Атлантики, где он трудился над дополнениями новой американской Конституции, черновой вариант которой был написан весной. Двое состояли в переписке и писали друг другу с легкой фамильярностью собратьев-революционеров. Джефферсону было тогда 44 года, он преданно исполнял свою роль посла США во Франции и был «жестко закален», как он сам про себя писал, чарами материка. Мэдисону было 36. Через 20 лет он был избран президентом и стал преемником Джефферсона. Мэдисон, можно сказать, был первым президентом, проводившим активную внешнюю политику: он по-своему влиял на ход войны 1812 года и осуществил Луизианскую покупку – приобретение земель у Франции. Уже в 1787 году его называли «отцом Конституции».
Джефферсон начинает свое письмо с книжных отступлений, которые следовало ожидать: он просит Мэдисона выделить для него несколько нянь для обучения его детей и спрашивает о пакете отборного риса из Южной Каролины, утерянного при перевозке, не торопясь поразить французские палаты американскими достижениями. Однако затем Джефферсон все же переводит разговор в русло того, что, как он уверен, волнует Мэдисона, – новой Конституции. «Мне вообще нравится идея формирования правительства, существующего самостоятельно и мирно», – говорит он, давая положительную оценку балансу, представленному в документе. Новая Конституция США, чувствовал Джефферсон, отражала новейшие политические, межличностные установления, формы отношений между людьми и властью, между штатами и центром, между сельским хозяйством и коммерцией. По его словам, он был «очарован» увиденным.
Джефферсон писал, что такая система особенно приходилась ему по душе потому, что она демонстрировала слишком яркий контраст с постоянной резней, имевшей место в Европе. «Франция, со всем ее деспотизмом, с постоянными двумя или тремя сотнями тысяч человек при оружии, за три года моего пребывания здесь повидала три восстания», – сетовал он. На самом деле французская революционная эпоха тогда только начиналась. До падения Бастилии было 18 месяцев, до обезглавливания короля Людовика XVI – 5 лет. Скоро парижане станут воспринимать восстания с периодичностью в год как мирное состояние. В этом письме Джефферсона и в других, которыми он обменивался с Мэдисоном этой зимой и следующей за ней весной, очень явно прослеживается его предчувствие того, что новые силы раздирают мир на части и что Америке нужно позиционировать себя в соответствии с новым порядком как во внутренней, так и во внешней политике. Джефферсон знал, чего требует новая эпоха – свободы, – и именно в этом духе осыпал Мэдисона своими предложениями. Именно в письме от декабря 1787 года он отмечает, что не одобряет отсутствие «билля о правах»; это замечание привело к упорядочению важнейшего в историческом плане импорта.