— Что-о-о? — задохнулась она и вышла из-за стола.
— Анна, — произнес старческий голос. — Садись, я скажу вместо тебя… — (Председателя колхоза все звали по имени, просто «Анна»). — Надоело его слушать, послушайте и меня.
Старик вышел вперед и, ни на кого не глядя, будто он говорил вслух сам с собой, промолвил:
— Не хочет бригадир на холмы, боится… Переведем его на комбайн… а меня туда… Я пойду бригадиром на холмы, — гордо сказал старик. — Мне переходящего знамени не надо. — Он сделал паузу, оглядел всех присутствующих и продолжал: — Я из гордости пойду туда… Когда-то юношей, как временно проживающий я был выгнан помещиком с этих холмов… Теперь они наши… мои. — Я пятьдесят лет волочил там чужой плуг… Свой плуг, конечно, потащу… Меня пошли, Анна, — тоном приказа закончил старик и пошел к двери. Остановился, оглянулся и промолвил по-отцовски…
— Ночь уже далеко ушла, не томи народ, Анна, закрой собрание. — И, не дожидаясь, что решит народ, старик распахнул дверь. В открытую дверь пахнуло душистым сквозняком летней ночи. Оглянувшись с порога, он обратился к Анне:
— В годы войны мое звено всегда было с тобой, хотя ты была тогда не с таким большим правом, как сейчас… Пошли меня.
— Пошлю, — бросила она ему через головы сидящих и, обратившись к собранию, сказала:
— Все… Начинаем завтра уборку… — Она встала, погасила свет и последняя вышла из комнаты.
По притихшим улицам ночного села Анна шла медленно, глубоко вдыхая запах влажной травы.
«Смотри-ка, какой…» — с нежностью и признательностью думала она о старом звеньевом Хамате, который в трудные годы войны был ей большой опорой.
«А бригадир… — усмехнулась она. — Ничего, проспится и сам придет, он ревнивый до своих холмов, упрям… тщеславен, но крепок в работе… Золотые холмы… Такие земли ни в засуху, ни в дождь не подведут».
Устало бродили в ее голове воспоминания минувшего дня. Он прошел удачно — завтра начало уборки… Сделано все, ничего не забыто, и все же где-то в глубине ее души, свернутой комочком, лежала тревога и портила ей настроение.
Она подошла к своим воротам, остановилась… Тревожный комочек, мешавший ей, вырвался вдруг наружу — она вспомнила, что утром обещала сыну прийти раньше и пойти с ним в кино.
«Опять обманула его. Опять ждал, ждал, наверное, и уснул нераздетый на сундуке», — с тревожной болью в душе подумала она и торопливо вошла во двор.
В низеньких окнах ее домика было темно. Она приникла лбом к холодному сухому стеклу:
— Уснул, конечно…
Опустилась на скамью под кустами сирени, расстегнула жакет и задумалась… Над нею висело темное небо в редких звездах. Ночь была теплая, спокойная, тихая…
И вспомнилась Анне другая ночь… С тех пор прошло уже десять лет… Тогда ей было двадцать пять лет и на голове не было седины…
В одно утро председатель колхоза вызвал к себе в кабинет рядовую колхозницу Анну и сказал:
— Принимай, Анна, бригаду на холмах… Не спрашивай ни о чем и не говори, что не можешь… Сейчас все делают непосильное… Война…
Анна хотела сказать, что у нее трехлетний сын и параличный муж, который не может обходиться без ее помощи, но председатель молча указал ей на дверь и промолвил:
— Иди, принимай, поезжай сопровождать красноармейские подводы на холмы, покажи им твои стога… Сено на твоем участке…
«Твои стога», «Сено на твоем участке». Эти слова будто сковали Анне язык, и она, ничего не сказав, вышла из кабинета. И с этого дня кончились ее «бабьи» волнения и начались «мужские» тревоги, и дивились подружки ее сноровке и неустанному упорству…
В маленьком доме, прикурнув у холодной печки, в ту ночь нетерпеливо ждали ее параличный муж и сын. Когда она поздно, «со вторыми петухами», вошла во двор, навстречу ей, жалобно мыча, вышла недоенная корова. Перешагнула порог комнаты, но муж впервые не поднял с тахты трясущейся головы и не улыбнулся ей беспомощной, но радостной улыбкой. Она виновато стояла посреди комнаты. Спал на сундуке нераздетый ребенок. Холодный ужин мужа был не тронут. Засучив рукава, она вышла во двор.
В глухой тишине осенней ночи долго стучал топор и допоздна тлел огонек в ее окошке. Надо было постирать, пошить и приготовить…
Утром, уходя на работу, она подошла к мужу, ласково положила ему руку на дергающееся плечо и сквозь слезы произнесла:
— Не дуйся, не на гулянки хожу, не до того сейчас людям… Столько горя кругом: что ни день, так извещение о смерти… Страшно мне — немец в Ростове… Мужчин в колхозе не осталось. Говорит председатель, чтобы я приняла бригаду…