— Долбодуры! — воскликнул он.
Внезапно мужчина, стоявший рядом с ним — тот самый, который имел разительное сходство со священником, — упал в обморок. Политик посмотрел на его обмякшее тело, затем перевел взгляд на Джона и испуганно съежился. Он снова повернулся к двери и начал колотить по ней ногами и руками.
— Выпустите меня! Выпустите меня! Дайте мне выйти!
Толстый псих начал хихикать. Джон взглянул на священника. Отец Кем-бы-он-ни-был сжимал руками голову. За его спиной усмехалось треснувшее зеркало.
«Это только так кажется», — подумал Джон.
Но отражение кричало: «Здесь нет реального тебя! Ты всего лишь визуальный образ — такой же, как в треснувшем зеркале. Теперь тебя ждет семь лет невезения! Добро пожаловать в Зазеркалье! А ведь мог бы вести себя тихо, Джонни-бой!»
О черт! Сейчас бы покурить… Так просто не бывает…
К тому времени, как в комнату вошел седьмой «близнец», вся компания уже успокоилась. Все угрюмо молчали — по крайней мере последние двадцать минут. Это можно было назвать сенсорной перегрузкой. Или шоком. Или таким переполнением мозгов, что фразы типа «Как вас зовут?», «Чем занимаетесь?» и «Господи, откуда я вас знаю? Мы не учились с вами в одном колледже?» теперь казались бы милой шуткой.
Джон взглянул на вошедшего мужчину: бородатого, в очках, напуганного и, естественно, изумленного. Можно было и не присматриваться к нему. Он выглядел как священник. Как толстый псих, политик, морпех и тот парень в обмороке. Он выглядит точно как я. Совсем как я.
Глава 3
Кеннет Кляйнман подумывал поправить галстук и закатать рукава белой оксфордской рубашки, но времени для такой чепухи уже не было. Он посмотрел на хмурое лицо генерала Хилла, взглянул на начищенные до блеска ботинки сопровождавших солдат, затем быстро вытащил из нагрудного кармана черную пластмассовую расческу и привел в порядок редкие седые прядки оставшихся волос. За последние пятнадцать лет они с Хиллом стали неразлучными. Кляйнман ожидал, что генерал прокомментирует его внешность парой обычных грубоватых шуточек. Однако их не последовало.
— Вы готовы? — спросил Кляйнман.
— Конечно, — суровым баритоном ответил чернокожий генерал.
Кляйнман покосился на запертую дверь. Любопытство переполняло его и подталкивало вперед. Он чувствовал себя немного встревоженным. Повернувшись к двери, он велел Чэпмену — адъютанту Хилла — открыть засов. Лейтенант, с милым ангельским лицом, расстегнул кобуру, приоткрыв рукоятку армейского пистолета. Этого требовали правила, объяснил генерал. Ничего личного.
Чэпмен открыл дверь и переступил порог. Затем в комнату вошел генерал. Кляйнман прошептал молитву и последовал за ними. Все семеро Смитов сидели за столом. Никогда за свои восемьдесят три года Кляйнман не испытывал такой радости. Они были здесь! Все сразу, в одном месте!
Пехотинец вскочил и отдал честь. Генерал Хилл отсалютовал в ответ. Молодой человек снова сел в кресло и сжал кулаки в напряженном ожидании. На лицах остальных мужчин проявился целый спектр эмоций: ужас, тревога, возмущение и даже молчаливая признательность.
«Наверное, они ожидали, что в комнату войдет еще один из „них“», — подумал Кляйнман.
Смиты не смотрели друг на друга. Их взгляды были прикованы к генералу. И к Чэпмену, который грозно хмурил детское лицо со шрамами от прыщей. Кто-то уже заметил его расстегнутую кобуру. Кто-то уже посматривал на пожилого доктора. Чэпмен закрыл дверь и встал перед ней. Кляйнман сел во главе стола. Его потные ладони заскользили по темному дереву.
— Джентльмены. Я доктор Кеннет Кляйнман. Человек, о котором вам говорил Дефалько. Я являюсь главой научного проекта, проводимого на этой секретной базе. Позвольте представить вам моего коллегу. Бригадный генерал Орландо Хилл. Он отвечает за безопасность, снабжение и другие важные функции.
Молчание длилось недолго.
— Вам, мать вашу, придется кое-что объяснить, — сказал один из «них».
Это был Майк, отметил Кляйнман. Стильно одетый психолог из криминальной полиции. Крикун, но не боец.
— Да! — продолжил Майк. — Чертовски многое! Каждому из вас! Я хочу знать, черт возьми, что здесь происходит. Я хочу понять, почему какой-то панк навел пушку мне в лицо как раз перед моим выступлением в живом эфире! Живом, мать вашу, эфире! На телевидении! И я хочу знать, кто эти люди.
Он осмотрелся вокруг.
— Эти… эти…
— Мы, — дополнил его один из Смитов.
Джек, догадался Кляйнман. Последний из семерых. Дородный бородатый мужчина, с очками в тонкой металлической оправе. Отец близняшек. Генетик. Если кто-то из них и мог оценить происходящее здесь, то это был именно он.
Кляйнман промолчал. Он знал, что все начнется с протестов. Он знал их реакцию задолго до того, как переступил через порог этой комнаты. Нужно было дать им выговориться. Пусть выпустят пар. Пусть они сами подойдут к основному вопросу. К вопросу на миллион долларов. К вопросу, который мог сорвать крышу этой секретной базы и погрузить всех семерых Смитов в экстаз откровения или, если не соблюдать осторожность, в пучину бунта.
— Где мы? — спросил один из мужчин.
Священник, догадался Кляйнман. Как он вцепился в свои четки! Бусины тихо постукивали по столешнице. Судя по всему, отец Томас находился на грани истерики. Толстый парень, называвший себя Килроем, увлеченно мял коктейльную соломинку. Он сдавливал ее и пытался оторвать подвижную шейку. Сжимал и тянул. Снова и снова. Скрип соломинки нервировал человека, сидевшего слева от него. Это был Джей. В колледже его обычно называли по имени, потому что на их курсе зарубежной политики оказалось слишком много студентов с фамилией Смит. Ага! А вот и Джон. Бродячий менестрель. Черная овечка в стаде.
— Мы братья? — спросил один из семерых.
Кляйнман вздохнул. Наступал момент истины. Камень бросили в озеро. Пришла пора смотреть на волны. Здесь уже было не до извинений и потворства чувствам.
— Вы больше, чем братья, — ответил старый ученый. — Гораздо больше, чем братья.
Ребенка зачали в пробирке под микроскопом. За его развитием наблюдало более дюжины ученых, поклявшихся годами ранее смириться с игрой в богов и полностью посвятить свои жизни тайному проекту. Их уровень секретности определялся кодом «Фантом» — то есть любая утечка информации каралась неминуемой смертью. Родители ребенка были безымянными донорами, выбранными из кучи списков толщиной с чикагский телефонный справочник.
Наследственность, генетика, образование и различные достижения его родителей (так же, как и тысяч других невольных кандидатов на эту роль) нашли обобщение в десяти параграфах их биографических характеристик. Отца выбрали из-за его отличных математических способностей и атлетических данных. Мать блистала талантами в искусстве, биологии и лингвистике, и это понравилось руководству «Седьмого сына». К тому же она оказалась невероятно красивой женщиной.
Тридцать лет назад их донорскую сперму и яйцеклетку достали из криокамер и подготовили для дальнейшего искусственного оплодотворения. Родителей на зачатие не пригласили. Секретность оставалась решающим фактором. Проект проводили под кодом «Фантом» — а эта степень превосходила даже статус «Затмения». Кроме того, учитывалась практическая сторона дела. Отец ребенка скончался в 1967 году. Матери исполнилось шестьдесят четыре года. Парни в белых халатах подозревали, что она не отнеслась бы к рождению сына с большим воодушевлением.
Зачатие удалось произвести лишь с третьей попытки. Зиготу имплантировали суррогатной матери, которой щедро заплатили за молчание. После рождения ребенка собирались отдать на воспитание сотрудникам «Седьмого сына» — Дании и Хью Шеридан. Дания работала ведущим технологом проекта, а Хью числился в штате как единственный детский психолог. Им полагалось вырастить мальчика в соответствии с принятым планом, разработанным группой ученых и детских специалистов (которые в основном не имели ни малейшего понятия о проекте «Седьмого сына»; эти люди создавали лишь модели поведения на основе данных, поставляемых Шериданом и Кляйнманом). Цель исследований заключалась в следующем: сделать ребенка максимально адаптированной персоной; поощрять юную особь к занятиям любыми хобби; потворствовать всевозможным увлечениям и академическим интересам. Для этого нужно было любить дитя. Мягко направлять его, знакомить с религией, культурой, спортом и искусством. Позволять малышу расти игривым, любопытным и в меру серьезным индивидуумом.