Решающим обстоятельством является то, что эта высота техники и организации гарантирует наибольшее использование рабочей силы. У Форда господствует тейлоризм высшего калибра. Метод Тейлора, заключавшийся в том, чтобы достичь наибольшего напряжения сил у наиболее выносливых рабочих, а затем установить это как норму для среднего рабочего, был слишком груб и фактически закончился неудачей. Форд стремится не к максимальной выработке индивидуума, а к максимальной выработке больших групп рабочих. Средством для этого служит доведенная до крайности механизация работы и сведение ее на ряд простых, непрерывно повторяемых приемов; каждый отдельный рабочий, выполняющий назначенную ему однообразную функцию, входит в непрерывный производственный процесс, находящий свое завершение в системе конвейеров. Рабочий становится автоматом на автоматической фабрике. Он не может сделать ни одного лишнего шага, ибо он ограничен определенным пространством. Ему нет времени сделать лишнее движение, высморкаться, задуматься, оглянуться, ибо вечно двигающийся конвейер с его неспешным, но беспощадно правильным темпом, вынуждает рабочего к определенному ритму работы и требует от него определенной продукции, рассчитанной с точностью до одной секунды. В этом огромном трудовом процессе, в котором материал непрерывно передвигается, переходя от стадии необработанной руды или грубо обделанной оси до стадии готового автомобиля, масса остроумнейших аппаратов срослась в одно целостное единство. Но рабочий, обслуживающий машину и выполняющий процесс, сам превратился в машину, тупую и бездушную, как сталь. «Всякая духовная связь между отдельными работающими людьми устранена неустанным бегом производственного процесса, делающим невозможными разговоры во время работы. Каждый отдельный человек полностью атомизирован и почти не знает своего ближайшего соседа по работе». Так говорит фордовский рекламист, сын капиталиста Гульч. На этом заводе, где капиталистический разум превзошел сам себя, до ужаса оправдываются слова Маркса:
«При капиталистических отношениях даже облегчение работы делается средством пытки, ибо машина не освобождает рабочего от работы, а освобождает его работу от всякого содержания».
Особенно дьявольская ирония сквозит в плакатах, которые Форд вывешивает на стенах своих мастерских, вроде, например, следующего: «Рабочие! Я хочу, чтобы вы давали наилучшую работу и вырабатывали всё, на что вы способны. Генри Форд». Как будто скрипучий конвейер и без того не кричит ежесекундно каждому рабочему, чего хочет от него господин Форд! Здесь-то и заключается тайна фордовской заработной платы. Только сравнительно высокая заработная плата побуждает рабочего ежедневно в течение восьми часов напрягать свои силы до последней возможности. Господин Форд, конечно, при взгляде на свой несгораемый шкаф может констатировать: «Наши барыши доказывают, что высокая заработная плата — наиболее выгодный из всех коммерческих принципов». Как только установлен нужный темп, господин Форд может понизить реальную заработную плату. Конечно, он делает вид, что его производственная система ни в физическом, ни в духовном отношении не вредит рабочим. В подтверждение этого он ссылается на то, что рабочие очень редко покидают его предприятия. Но этому утверждению противоречит целый ряд опубликованных наблюдений. Оно противоречит также и тем картинам, на которых Форд велит изображать свои предприятия и на которых при всем старании не заметишь ни одного более или менее пожилого рабочего: видны только молодые люди не старше 30 лет. В этом отношении очень интересно замечание, сделанное Артуром Голичером по отношению ко всей Америке и несомненно вполне применимое и к фордовским предприятиям:
«В Нью-Йорке мне показали рабочих, красивших себе волосы. Сплошь и рядом случается, что рабочие, прежде чем идти на работу, мажут виски сапожной ваксой. Одни румянятся, другие тратят 10 долларов в месяц на мышьяковые препараты, искусственно стимулирующие сердечную деятельность во время работы» (Артур Голичер, «Америка сегодня и завтра»).