СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА!
ПИСЬМО КУРТА ВОННЕГУТА-МЛ. УОЛТЕРУ МИЛЛЕРУ, 1951[2]
Перевод. Ю. Гольдберг, 2010
А/я 37
Алплаус, Нью-Йорк
11 февраля 1951
Дорогой Миллер.
Несколько разрозненных мыслей о том, что мне хотелось бы добавить к моему последнему письму. Речь пойдет о школе: школе живописи, школе поэзии, школе музыки, школе сочинительства. После войны я пару лет учился в магистратуре антропологического факультета Чикагского университета. Под впечатлением от яркого и невротического преподавателя по фамилии Слоткин я заинтересовался самим понятием школы (сейчас объясню, что я имею в виду) и решил писать диссертацию на эту тему. Я сочинил около сорока страниц о парижской школе кубизма, но затем преподаватели посоветовали мне выбрать тему, теснее связанную с антропологией. Мне достаточно твердо заявили (Слоткин промолчал), что нет ничего увлекательнее индейской Пляски духов 1894 г. Вскоре после этого у меня закончились деньги, я поступил на работу в «Дженерал электрик», и диссертация о Пляске духов (хоть и чертовски увлекательной) так и не продвинулась дальше предварительных выписок.
Однако замечание Слоткина о важности школы мне запомнилось и кажется теперь уместным по отношению к тебе, ко мне, Ноксу, Маккуэйду и всем остальным, чья литературная судьба нам небезразлична. Слоткин говорил: ни один человек, достигший величия в искусстве, не сделал это в одиночку: он был лучшим из тех, кто думал примерно так же. Это в высшей степени справедливо для кубистов, а Слоткин приводил убедительные доказательства применимости своего тезиса к Гёте, Торо, Хемингуэю и кому угодно.
Если это и не на 100 % справедливо, но все же интересно — и, возможно, полезно.
Школа, говорил Слоткин, дает человеку фантастический заряд мужества, который нужен, чтобы внести в культуру нечто новое. Она дает ему боевой дух, чувство солидарности, ресурсы многих мозгов и — возможно, самое главное — уверенную предвзятость. (Мое изложение сказанного Слоткином четыре года назад крайне субъективно — можно считать, что это мнение Воннегута, производное от Слоткина.) Что касается предвзятости: я убежден, что в искусстве ни черта не добьешься, если будешь проявлять мягкость и благоразумие, уважать все точки зрения, прощать все грехи.
Слоткин также говорил, что человек искусства волей-неволей принадлежит к какой-либо школе — хорошей или плохой. Я не знаю, к какой школе принадлежишь ты. Моя в данное время включает Литтаэура и Уилкинсона (моих агентов), а также Бергера — и больше никого. Поскольку никто другой меня не поддерживает, я пишу для них высококачественную глянцевую трескотню.
Уже пять недель я предоставлен сам себе. Переписал повесть, сочинил материал на подверстку и пару рассказов по пять тысяч слов. Вероятно, что-то удастся продать. Сегодня воскресенье, и уже начинают появляться вопросы: что я начну завтра? Кажется, я знаю ответ. А еще я знаю, что ответ неправильный. Я начну то, что удовлетворит «Литтаэур и Уилкинсон, инк.», «Бергера» и (дай-то Бог) «Мэтро-Голдвин-Майер».
Очевидная альтернатива — это, конечно, удовлетворить «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер». Для этого нужно сочинить нечто модное, в стиле такого-то или такого-то, и я мог бы это сделать. Я сказал, мог бы. Это почти равносильно присоединению к одной из множества школ, возникших десять, двадцать, тридцать лет назад. Кайф состоит, как правило, в том, чтобы сбыть правдоподобную подделку. И разумеется, если ты печатаешься в «Атлантик», «Харпер» или «Нью-Йоркер», ты, черт побери, писатель, потому что все так говорят. Неважная конкуренция солидным чекам от глянцевых журналов. Не в силах устоять перед искушением, я выбираю деньги.
Итак, сказав все это, на каком свете я нахожусь? Если я не ошибаюсь, в Алплаусе, Нью-Йорк, с желанием где-нибудь найти вдохновение, уверенность, оригинальность и свежий взгляд. Как говорил Слоткин, все это коллективные продукты. Это вопрос поиска не мессии, а группы, которая его создаст — тяжелая работа, требующая много времени.
Если подобное где-то происходит (не в Париже, утверждает Теннесси Уильямс), я бы хотел к этому присоединиться. Готов отдать правую руку в обмен на вдохновение. Бог свидетель, писать есть о чем — и теперь явно больше, чем прежде. Однако на тебя надежды нет, на меня надежды нет, ни на кого надежды нет — так мне кажется.
Если Слоткин прав, смерть института дружбы, вероятно, означает смерть новых направлений в искусстве.
Это письмо — сентенциозная чушь, полная жалости к самому себе. Но именно такие письма характерны для писателей; и поскольку я уволился из «ДЭ», то если я не писатель, я никто.