Но тут неожиданно выяснилось, что сообщение чернобородого одинаково со мною воспринял и старик. После ухода нашего странного попутчика он поставил свой потертый, видавший виды портфель на освободившееся место, – может, устав держать его на коленях, а может, надеясь на возвращение соседа, – и сказал, покачав головой:
– Удивительно осведомленный человек. Историк по необходимости – что бы это значило?
– Я вижу, он произвел на вас сильное впечатление, – язвительно произнес представительный мужчина.
– А вы что думаете о нем? – видимо, не уловив этой интонации, простодушно спросил старик.
– Нахватал из отечественной истории кое-каких сведений и козыряет ими, а копнуть поглубже – окажется, что и школьный учебник как следует не освоил.
– Вы так считаете? – растерянно протянул старик. – А у меня сложилось о нем другое мнение.
Набравшись терпения, представительный мужчина попытался переубедить доверчивого старика:
– Сейчас таких «знатоков» много развелось. Для них Бермудский треугольник, снежный человек или летающие тарелки нечто вроде интеллектуальной жвачки, которую, особо не напрягая умственные способности, можно жевать до бесконечности. А этот в историю ударился. Как правило, из таких эрудитов, разбирающихся во всем и во вся, получаются плохие специалисты в своей области. Другое дело – убийство, происшедшее четыре столетия назад. Тут они, как им кажется, любого академика за пояс заткнут.
– Я неплохо знаю русскую историю, но этот человек ориентируется в ней очень уж свободно, – выслушав попутчика, все равно никак не мог успокоиться старик. – Интересно, о каких письменных источниках он говорил?
– Никаких не известных исторической науке материалов у него нет и быть не может. Он потому и ушел, что ему больше нечего сказать, – заявил мужчина, как бы поставив в этом разговоре точку.
Хотя старик согласно кивал головой, я видел, что его мнение о чернобородом, как, впрочем, и мое собственное, не изменилось, – было в этом человеке нечто странное, непонятное. А тут еще – его подозрительно поспешный уход из вагона за парнем в нейлоновой куртке. Мне стоило большого труда не ввязаться в спор с рассудительным пассажиром.
– Вероятно, вы тоже имеете какое-то отношение к истории? – спустя время обратился к нему старик.
– Самое непосредственное – я преподаю в Ярославском педагогическом институте отечественную историю.
Этот обстоятельный ответ почему-то очень заинтриговал старика, он живо спросил фамилию попутчика.
– Окладин, – ответил тот с некоторым недоумением на лице.
– Михаил Николаевич?
– Да, – растерялся мужчина. – Вроде бы раньше мы с вами не встречались. Или я запамятовал?
– Моя фамилия Пташников. Пташников Иван Алексеевич. Мы с вами знакомы, так сказать, заочно – вы рецензировали мою рукопись «Записки краеведа». Помните?
– Как не помнить, очень интересная рукопись.
– Рецензия тоже была… весьма интересная, – с заминкой проговорил Пташников.
– Правда, в своей рецензии я указал, что недостающие исторические сведения вы иногда восполняете беспочвенными предположениями, – добавил Окладин, тоже испытывая неловкость.
Краевед удрученно кивнул:
– Было такое замечание.
В голосе Окладина проскользнула досада:
– Вы все еще сердитесь на меня?
– Сейчас уже перегорело, – махнул рукой Пташников. – Книга все равно вышла, только на год позднее. Некоторые ваши замечания я учел.
– Значит, моя рецензия в какой-то степени помогла вам?
– В целом книга мало отличается от рукописи. Я по-прежнему считаю, что гипотезы в истории и краеведении не только допустимы, но порой и необходимы. Как, впрочем, и в любой другой науке. – Пташников заносчиво посмотрел собеседнику в глаза.
– А я, с вашего позволения, когда речь касается истории, по-прежнему предпочитаю оперировать только фактами.
– Воля ваша, – покорно вздохнул краевед.
Помолчав, Окладин осторожно спросил, вероятно, уже догадываясь, каков будет ответ краеведа:
– Скажите откровенно, Иван Алексеевич: вы разделяете мнение нашего загадочного попутчика, что существовал заговор против Грозного и царевич погиб в результате этого заговора?
– По правде говоря, я не могу избавиться от ощущения, что он и впрямь располагает какими-то неизвестными материалами.
В глубине души я был целиком согласен с краеведом в оценке чернобородого, но и на этот раз оставил свое мнение при себе. Однако наблюдательный Окладин, видимо, угадал мои мысли и, взглянув на меня, не удержался от саркастического замечания: