Они свернули с дороги и сквозь кусты азалии спустились к берегу декоративного канала, который был частью системы проток и островков, сооруженной в конце прошлого века с целью устроить миниатюрную Венецию для нью-йоркского кондитерского магната Эллсуорта Бэффи, который первым начал строиться на этом месте. Как многие из тех, кто возводил замки на этих холмах, он был современником Джея Гулда и его партнера – веселого беркширского коробейника Юбилея Джима Фиска. Как-то раз, примерно в это же время года, Бэффи устроил бал-маскарад в честь кандидата в президенты Джеймса Дж. Блэйна, на который сам Блэйн не попал из-за шторма и путаницы в расписании поездов. Его отсутствия никто не заметил. Все богачи округа Беркшир собрались в огромном бальном зале в необъятном доме Бэффи; бал продолжался три дня, и за это время здесь побывали пьяные бродячие Пьеро с лицами, белеющими в лунном свете, страшные обезьяны с острова Борнео, разносившие кувшины с местным самогоном, пышногрудые вишневогубые актриски, привезенные из Нью-Йорка, в шелковых пелеринках, красных корсетах и длинных чулках; дикие индейцы, князья эпохи Возрождения, диккенсовские персонажи, пестрые бычки, медведи с букетиками цветов; украшенные венками девушки, аллегорически изображавшие Свободное Предпринимательство, Прогресс и Просвещение, а также гигантский мэнский омар, который так и не протянул свою клешню кандидату в президенты. Пошел снег, и утром последнего дня в каменоломне нашли полузамерзшую балерину в костюме Коломбины; у нее на одной ноге были отморожены пальцы, и их пришлось ампутировать. Она больше никогда не танцевала, а в ноябре Блэйн потерпел поражение на выборах, и о нем все забыли. После смерти Бэффи усадьбу купил отошедший от дел грабитель поездов из Канзаса, а в 1932 году она была по дешевке продана владельцам гостиничной сети, у которых не хватило средств на ее переоборудование и которые вскоре решили, что лучше заполучить ведерко с брильянтами короля Ирьё, чем платить налоги на бесполезное имущество. Теперь, когда король умер, дом снова был необитаем, если не считать членов Хунты и, возможно, одного кавалерийского офицера.
В зарослях тростника у них была спрятана плоскодонка, которую они недавно нашли, залапали и окрестила «Утечка». Приятели забрались в лодку, Тим и Этьен начали грести. Пьер уселся, поставив передние лапы на нос, и стал похож на носовое украшение. Чуть ниже по течению с берега спрыгнула лягушка, а дождь беспрестанно чертил круги на воде. Плоскодонка проплывала под ложно-венецианскими мостиками, у которых сверху отсутствовали доски, и можно было, глянув вверх, увидеть в прорехи серое небо; мимо маленьких пристаней, чьи непросмоленные сваи прогнили и покрылись зеленой слизью; мимо открытой беседки с проржавевшей обшивкой, листы которой раскачивались от малейшего ветерка; мимо изъеденных коррозией статуй прямоносых девушек и юношей с фиговыми листочками, обнимающихся или держащих в руках рога изобилия, луки, какие-то невообразимые свирели и лиры, плоды гранатовых деревьев, полуразвернутые свитки. Вскоре над голыми ивами показался Большой Дом, растущий по мере приближения, и с каждым взмахом весел можно было разглядеть все больше башенок, амбразур и контрфорсов. Снаружи дом выглядел весьма плачевно: гонтовая обшивка отвалилась, краска облупилась, слетевший с крыши расколотый шифер валялся на земле. Окна по большей части были разбиты за годы набегов пугливых мальчишек, которые не отваживались залезать внутрь из страха нарваться на кавалерийского офицера с пистолетом. И всюду витал запах старого, восьмидесятилетнего дерева.
Мальчики привязали лодку к ступеньке железной лесенки, вделанной в нечто вроде каменной набережной, выбрались на берег и гуськом направились к боковому входу в Большой Дом. Независимо от того, как часто они приходили в логово, у них всякий раз возникало ощущение некой торжественности момента, словно они не просто входили в дом, а вступали в иной мир. Необходимо было усилие, чтобы сделать шаг и войти внутрь. Воздух в доме был спертым и тяжелым от запаха, который словно противился вторжениям извне и преследовал их все время, пока они не выходили наружу. Никто не осмеливался упомянуть этот запах, хотя все его явственно ощущали. Словно выполняя ритуал, они сначала смотрели друг на друга и смущенно улыбались и лишь затем осторожно ступали в поджидающий их полумрак.
Они пробирались вдоль стен, поскольку знали, что может случиться, если пройти под подвешенным в центре потолка флинтгласовым канделябром в паутине и со сталагмитами пыли на верхних гранях. Дом был полон таких запретных мест: глухих закоулков, откуда мог выпрыгнуть кто угодно; участков искореженного пола, ступив на который, можно было внезапно провалиться в подземные казематы, или просто темных проходов, где не за что было ухватиться рукой; дверей, которые, если их не держать, сами медленно закрывались за вами. От таких мест следовало держаться подальше. В общем, путь к логову напоминал проход по опасной гавани, изобилующей подводными скалами. Если бы в дом вошли не четверо, а больше ребят, то в этом бы не было никакой опасности – просто стайка мальчишек носилась бы по старому дому. Если бы их было меньше, то они не смогли бы пройти дальше первой комнаты.
Поскрипывая половицами, вызывая эхо каждым шорохом и оставляя четкие отпечатки кед на влажном полу, члены Хунты шагали в глубь дома короля Ирьё, мимо вставленных в простенки зеркал, возвращавших им отражения, потемневшие и поблекшие, как будто часть их оставалась в качестве платы за проход; они проходили в дверные проемы, занавешенные старинными бархатными шторами со стершимся ворсом, делавшим их похожими на географические карты с морями и континентами, неведомыми школьной географии; они миновали буфетную, где однажды нашли пролежавший там несколько десятилетий ящик «мокси», от которого осталось девять бутылок (одну Ким Дуфэй разбила о борт «Утечки» в день спуска на воду, еще одну они торжественно выпили в прошлом году в честь более-менее успешного завершения операции «Спартак», а третью распили совсем недавно, когда принимали Карла Баррингтона в свою шайку); затем спустились вниз, прошли мимо пустых винных стеллажей в пустые мастерские с пустыми рабочими столами и болтающимися в темноте выдернутыми электрическими розетками, похожими на безногих пауков; и наконец добрались до самого тайного уголка в доме, каморки, расположенной за старинной угольной печью, которую они привели в порядок и вокруг которой Этьен потом еще целую неделю расставлял мины-ловушки. В этой комнате они собирались и обсуждали свои планы, здесь же в пятигаллонной жестянке хранили натрий, залитый керосином, а также карты местности, спрятанные в старинном бюро с откидной крышкой, и список врагов народа, доступ к которому имел только Гровер.
Небо стало еще темнее, дождь налетал порывами, то переходя в ливень, то стихая до мелкой мороси, а в глубине дома, в сухой прохладной комнате, члены Xyнты готовили переворот. Они уже три года плели нити заговора, и он порой напоминал Тиму сны, которые он видел, когда болел и лежал с высокой температурой, сны, в которых ему поручали что-то сделать – разыскать нужного человека в огромном незнакомом городе, кишащем людьми и намеками; решить длиннющую, запутанную арифметическую задачку, где каждое действие влекло за собой десятки новых. Казалось, что ситуация никак не меняется. Не было «задач», которые не порождали бы необходимости обдумывать новые задачи, так что вскоре старые забывались и по умолчанию возвращались в руки взрослых или попадали в нейтральную зону, и тогда приходилось начинать все с начала. Что с того, что Этьену в прошлом году (если привести самый яркий пример) удалось почти на неделю остановить бумажную фабрику, засорив водозаборник? Прочие дела шли своим чередом, как будто сам заговор имел некий существенный изъян и был обречен на неудачу. Хоган Слотроп в тот же вечер должен был бросить дымовую шашку на заседании АУР, выкурить всех из зала и утащить их протоколы и финансовые отчеты, но ему вдруг позвонили и попросили поговорить с одним анонимным алкоголиком, который впервые оказался в их городе и обратился в местное отделение АА, потому что попал в беду и был чем-то напуган.