Секретная история вампиров

Вмиг покорила Париса и корни пустила
В сердце его Менелая супруга, Елена.
Полный желаньем, пленился Парис красотою Елены.
Кто б не пленился? Парис между тем не подумал,
Что не совсем эта дева, пожалуй, живая,
Что под покровом ночным появляется только.
Он же, наивен, чарам Елены поддался,
Тайну он не разгадал, а не то б все сложилось иначе.
Если бы вовремя правда Парису стала известна,
Разве б поплыл Менелай под троянские стены?
Разве б гремело сраженье и сыпались стрелы,
Коль осознал бы он цену кровавой победы,
Коль понимал бы, что кроется в облике нежном?
Даже и мудрые боги с высот олимпийских
Тайну прозреть не смогли. Куда с ними смертным тягаться?
Слеп был царевич Парис, и не знал, и не чуял,
Как оплетают его полуночные чары.
Гибкому стеблю вьюнка была Елена подобна.
Цепко вьюнок оплетает и стебли, и ветви чужие,
Силы у них забирает и сок у них сушит,
Исподволь душит и сам расцветает на смерти.
Так и Елена Прекрасная власти добилась,
Так покорила царевича сердце Париса.
Он, очарованный ею, корабль к дому направил,
И разразилась война. Ее первою жертвой
Пал могучий боец (ославлен он был Одиссеем
За безрассудство свое, а также бранчливость).
Этот Терсит стал собственной ярости жертвой.
Ночью он лагерь покинул, и что же? Случайная встреча его погубила.
Встретил он женщину в поле ночною порою,
Плена бежавшую, вырвавшуюся из заточенья в троянской твердыне.
Спал в эту ночь Аполлон, бессмертный смертных хранитель,
И потому под покровом ночным палачом стала жертва.
Терсит Елену ни разу доселе не видел,
А потому и признать эту деву не смог он.
Видит — крадется во тьме смутная чья-то фигура.
Вытащил меч и занес его над головою,
Не разобрал он вблизи, кто перед ним очутился,
Ибо, хром и горбат, дела почти не имел он
С женщинами — что живыми, что нежитью бледной.
Эта, бледнее луны, подходила все ближе.
«Чую, — рекла, — что за ярость таит твое сердце.
Против вождя умышляешь», — и голос как лиственный шорох.
Тут ледяными перстами к нему прикоснулась.
Дрогнул от страха горбун, в боях закаленный,
Слова он молвить не мог, лишь стоял онемелый.
А привиденье тем временем брошь откололо —
Ткань соскользнула с плеча, и грудь обнажилась,
Мрамора белого в лунном сиянье белее.
Только сосцы ее влажно и странно темнели.
«Пей», — говорит. И перстами на грудь нажимает,
Черная струйка по белой коже сочится,
Быстро бежит, — и воин к сосцу припадает.
Вволю насытился он молоком ее черным.
Кто из мужчин не хотел бы вот так угоститься?
Пил он и пил, и не в силах он был оторваться,
Только не знал, что отраву он жадно глотает,
Что изменяется суть его необратимо.
Думы Терсита к другим обратились предметам:
Об Агамемноне он о воинственном вспомнил,
И о награде, отнятой властной рукою
У бегуна препроворнейшего, у Ахилла.
Боги и люди тогда свидетели были:
Ярость вскипела, слова на губах замешались
С пеной и так разделили врагов, как троянские стены
Армии две друг от друга теперь отделяли.
Мордой собачьей Агамемнон Ахиллом обруган!..
Так полуночной порою под стенами Трои
Волю утратил Терсит, воитель горбатый, —
Стал он, еще и сам не зная об этом,
Верным рабом венценосной вампирши Елены.
Был очарован Терсит, покорен и в ловушку попался,
Нежить ведь сети свои расставляла умело.
Только коснулась глади морской розовоперстая Эос,
Тотчас Елена растаяла утренней дымкой.
Воин уже обречен, и, когда его время наступит,
По мановенью руки ее ринется в бой он…
Битва за битвой, война между тем продолжалась.
Множились жертвы во имя двух государей.
Жадность вела одного, а второй защищал свое честное имя.
Краткой была передышка, и кровь пролилась в перемирье.
Пылкие речи нарушили все обещанья.
Пал Одиссеев товарищ от рук Приамова сына,
Вновь завязалась под стенами Трои кровавая бойня.
Била фонтанами кровь, и кости хрустели,
Копья вонзались в живое, мечи свое дело вершили,
Сыпались тучами, жалили острые стрелы,
Идоменея солдаты разили врага и грабили трупы.
Кровь напитала песок, превращая равнину в болото.
Ночь наступила, и дали ахейцы врагам разрешенье
Павших героев забрать и, как должно, оплакать.
Ночью и Зевс-громовержец, мы знаем, трепещет.
Утром никто из числа осаждавших не заподозрил дурного?
Трупы исчезли, так что ж: их забрали в крепость родные.
А обитатели крепости — те, в свой черед, оскорбились,
Ибо решили: враги унижают их павших,
Трупы забрав, чтоб оплакивать некого было!
Раз и второй повторилась такая пропажа,
Слухи пошли, что дело, похоже, нечисто.
Видели воинов, только вчера убиенных, —
Нынче, наутро, сражались они как ни в чем не бывало,
Только бледны они были, как мрамор паросский.
Вот в чем загадка: а ведали ль жители Трои,
Что у них в крепости все это время творилось?
Сложена песня о том, как Парис, потрясенный
Гибелью друга (а именно Гарпалиона), ринулся в бой;
Но о том умолчали преданья, как под покровом ночным,
При факельном свете неверном
Вышел Парис за ворота, в песок наступая кровавый;
Не говорится о том, что отец Эфенора-солдата,
Бывший пророком, царевичу дал предсказанье.
«В крепости мор, — объявил, — предпочтешь от болезни погибнуть,
Дух испустить в своих залах дворцовых злаченых
Или же голову сложишь, как воину должно,
На поле бранном, в схватке жестокой с врагами?»
Старый пророк не ошибся, о нет, не ошибся.
Быстро Парис жизни лишил Эфенора,
И не прибегнул царевич к мечу иль кинжалу.
Кровь отворил он солдату зубами.
Это Парису было давно уж не внове,
Он уж давно, на Еленины чары поддавшись,
Крови отведал и быть перестал человеком.
Гектор и прочие все это время проспали.
Смерти одной миновали, но стали другою добычей.
Быстро, незримо средь воинов нежить скользила.
Хоть ежедневно немалая армия билась
С Идоменеем под стенами, также с Аяксом,
Натиск, напор, снова натиск, но верны ль подсчеты
Павших, когда и ряды-то почти не редеют?
Если и воины устали вовсе не знают?
Вот потому-то стоявшим под стенами
Трои Мнилось: их меч не берет, они неуязвимы,
Ибо покойники их исчезали и утром вставали
Снова в ряды и опять направлялись в атаку.
Пал в битве Патрокл, а Гектор, его поразивший,
Рухнул, копьем Ахиллеса навылет сраженный.
Вышла на стены твердыни царевна Кассандра
(Дочка Приама затмила сестер красотою).
Даром пророческим дева сия обладала
И предсказала Кассандра, что Троя погибнет.
Смехом надменным царевна потом разразилась,
К воинам сверху, со стен илионских воззвала:
«Ну-ка, цари и царевичи, кто там в крови по колено?
Бейтесь смелее, отвагу, мужи, покажите!»
Да и Кассандра давно уже нежитью стала,
Преобразилась под чарами, что от Елены,
Будто чума, расползались средь жителей Трои.
Так это было: Кассандра охотно и пылко
Встретила участь свою, и Елену на ложе
Кликнула, грудь обнаживши и шею подставив,
Чтоб испытать сладострастную и жуткотерпкую муку.
После подкралися обе к скорбящей, рыдающей в голос
Гектора бедной вдове и насытились ею,
Но, упиваясь на пиршестве этом кровавом,
Не услыхали шагов проходившего мимо Энея
(От Ахиллеса спасенного высшею волей
Бога земли потрясений). Он, чистый и светлый душою,
Замер на миг перед страшного пира картиной.
Чуть не покинула бедного юношу воля.