— Да, были. И я была… Вернее, не была…
— Так была или не была, киска? Или то, или другое.
— И то, и другое, — сказала она, ненавидя низкий утвердительный тон его голоса. — Разве ты не понимаешь? — она посмотрела прямо на него. — Нет, я вижу, что не понимаешь.
— Я не знаю, чего ты хочешь от меня, — сказал он категорически. Но они оба знали, что он лгал.
— Я хочу знать, что я значу для тебя, Тернер.
— Что ты значишь для меня? — спросил он недоверчиво. — Что ты значишь для меня? Кровавый ад, женщина. Ты — моя жена. Что еще ты должна знать?
— Я должна знать, что ты любишь меня! — взорвалась она, неуклюже пытаясь встать на ноги. Он не ответил, а лишь стоял с подергивающимся на щеке мускулом, и она добавила: — Или должна знать, что не любишь.
—Что это, черт возьми, значит?
— Это значит, что я хочу знать, что ты чувствуешь. Я должна знать, что ты чувствуешь ко мне. Если ты не… если ты не… — она сжала глаза и стиснула кулаки, пытаясь собраться сказать то, что собиралась. — Не имеет значения, если тебя это не волнует. Просто я должна знать.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? — он сердито запустил пятерню себе в волосы. — Каждую минуту я повторяю, что обожаю тебя.
— Ты не говоришь, что обожаешь меня. Ты говоришь, что обожаешь быть женатым на мне.
— Какая разница? — справедливо завопил он.
— Возможно, ты всего лишь обожаешь быть женатым.
— После Летиции? — выплюнул он.
— Я сожалею, — произнесла она, и так и было. В этом отношении. Но не в другом. — Есть разница, — тихо сказала она. — Большая. Я хочу знать, заботишься ли ты обо мне не только из-за того, что я заставляю тебя чувствовать эту необходимость.
Он оперся руками о подоконник, тягостно прислонился к стеклу, вглядываясь в темноту за окном. Она могла видеть только его спину, но она ясно услышала, как он сказал:
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Ты не хочешь знать, — вскипела она. — Ты боишься думать об этом. Ты…
Тернер вихрем обернулся и заставил ее замолчать таким тяжелым взглядом, какого ей еще никогда не доводилось видеть. Даже той ночью, когда он впервые поцеловал ее, даже когда он сидел один, напиваясь после похорон Летиции, даже тогда он не смотрел так, как сейчас.
Он двинулся на нее, и во всех его движениях сквозил бурлящий гнев.
— Я не муж-деспот, но даже моя мягкость не простирается столь далеко, чтобы меня называли трусом. Осторожней подбирай слова, жена.
— И ты тоже мог бы выражать свое мнение с большей осторожностью, — возразила она, ощущая, как от его фальшивых интонаций холодом обдало спину. — Я не совсем глупа, — она дрожала всем телом, поскольку каждое слово давалось ей с трудом. — Ластиться к тебе означало бы, что я совсем потеряла разум.
— О Боже, Миранда! Когда я относился к тебе таким образом? Когда? Ответь мне, потому что меня просто раздирает любопытство.
Миранда запнулась, не в состоянии принять его вызов. Наконец она сказала:
— Мне не нравится выслушивать твой высокомерный тон, Тернер.
— Тогда не провоцируй меня, — его поведение больше походило на насмешку.
— Не провоцировать тебя? — воскликнула она недоверчиво. — Да это ты провоцируешь меня.
— Я не делал этого, черт возьми, Миранда! В одно мгновение мне казалось, что мы были блаженно счастливы, а в другое — ты набросилась на меня как фурия, обвиняя Бог знает в каком преступлении, и…
Он остановился, когда почувствовал, как ее пальцы впились ему в плечо.
— Ты думал, что мы были блаженно счастливы?
Где-то одно мгновение он смотрел на нее так, будто был безмерно удивлен.
— Конечно, — сказал он. — Я говорил тебе об этом все время… — он одернул себя и, закатив глаза, отстранил ее. — О, но я забыл. Все, что я делал или все, что я говорил — ничего не имело значения. Ты не хотела знать, что я счастлив с тобой. Тебя не волновало, нравится ли мне быть с тобой. Тебе всего лишь хотелось узнать мои чувства.
И затем, потому что она не могла не сказать этого, она прошептала:
— Что ты чувствуешь ко мне?
Это было подобно тому, будто она уколола его булавкой. Он всегда был сплошным зарядом энергии, в постоянном движении, насмешливые слова всегда потоком лились из его уст, но сейчас… Сейчас он стоял здесь, совершенно безмолвно, только уставившись на нее так, будто она запустила саму Горгону в их гостиную.
— Миранда, я…я…
— Что ты, Тернер? Что ты?
— Я, о, Иисусе, Миранда, это не справедливо.
— Ты не можешь сказать этого, — ее глаза наполнились ужасом. До этого момента у нее еще теплилась надежда, что он залпом выпалит признание, что, возможно, он просто долго все обдумывает, и в такой вот напряженный момент, когда их страсть так накалена, слова сами польются из его губ, и он поймет, что любит ее.
— Боже мой, — Миранда тяжело дышала. Маленький кусочек сердца, который всегда надеялся, что он приедет, чтобы любить ее, засох и умер в один миг, вырвав у нее часть ее души.
— Боже мой, — казала она снова. — Ты не можешь этого сказать.
Тернер видел пустоту в ее глазах и понял, что потерял ее.
— Я не хочу причинять тебе боль, — как-то совсем неубедительно произнес он.
— Слишком поздно! — слова застряли у нее в горле, и она медленно пошла к двери.
— Подожди! — она обернулась, остановившись.
Он наклонился вниз и поднял пакет, который принес с собой.
— Вот, — сказал он приглушенно. — Я принес тебе это.
Миранда взяла пакет из его рук, уставившись на его спину, когда он выходил из комнаты. Дрожащими руками она распаковала его. «Le Morte d’Arthur». Та самая копия из магазина для джентльменов, которую она так хотела.
— О, Тернер, — прошептала она. — Почему ты должен пойти и сделать что-то такое милое? Почему ты не даешь мне просто ненавидеть тебя?
Много часов спустя, она вытирала книгу носовым платком и надеялась, то ее соленые слезы не причинят особого вреда кожаному переплету.
7 ИЮНЯ 1820
Леди Ридленд и Оливия прибыли сегодня, чтобы ожидать рождения «наследника», потому что все семейство Бивилсток ждет этого. Врач, кажется, не думает, что я рожу к концу месяца, но леди Ридленд сказала, что не хочет рисковать.
Я уверена, что они заметили, что мы с Тернером больше не разделяем спальню. Это, конечно, необычно для супружеских пар делить одну спальню, но в последний раз, когда они приезжали, мы именно это и делали. Поэтому сейчас они наверняка задаются вопросом о нашем отдалении. Прошло уже две недели с тех пор, как я перенесла свои вещи.
Моя постель пуста и холодна. Я ненавижу это.
Я даже совершенно не взволнована по поводу рождения ребенка.
Глава 19
Следующие несколько недель были отвратительны. Тернер с отвращением поглощал свою еду и сразу скрывался в своем кабинете: необходимость сидеть за столом напротив Миранды в течение часа, была невыносима. На этот раз он потерял ее, и это было нестерпимой мукой — видеть ее пустые, лишенные эмоций глаза. Если Миранда не способна была чувствовать что-либо больше, то Тернер чувствовал слишком много. Он был зол на нее за то, что она попыталась вынудить его признаться в чувствах, которые он не был уверен, что чувствовал. Он был зол на нее оттого, что она разочаровалась в их браке, решив, что он не прошел некий тест. Он чувствовал вину оттого, что сделал ее такой несчастной. Он был смущен, не зная как вести себя с ней, и напуган, полагая, что уже никогда не вернет ее. Он был зол на самого себя оттого, что не мог сказать ей, что любит ее, и чувствовал себя не в своей тарелке, не имея представления о том, как узнать: любит он ее или нет? Но главное — он был одинок. Он был одинок без своей жены. Он скучал по ней и всем этим ее забавным комментариям и остроумным словечкам. Время от времени он украдкой вглядывался в ее лицо, пытаясь вновь увидеть ту женщину, на которой женился. Но не находил ее. Миранда стала другой. Казалось, ее больше ничего не волнует. Совсем ничего.