* * *
Тогда, в восемьдесят шестом, Агеев уже работал в КГБ. Он знал то, что не полагалось знать никому. Что неприлично холостой зампред облисполкома занимается онанизмом и обожает порнографические журналы, к тому же берет взятки за продажу вне очереди автомобилей и хранит в служебном сейфе по десять-двадцать тысяч рублей сотенными купюрами. Агеев знал, что председатель городского Совета ветеранов в сорок втором выменял за канистру спирта военный билет у какого-то шизофреника и всю войну просидел в Узбекистане. Знал, что бывшая гимнастка, а ныне тренер областной сборной Ширяева во время выступлений в Бухаресте пыталась подцепить двух симпатичных французов пятиборцев, французы оказались гомосексуалистами и, приставив ей нож к горлу, отобрали все деньги, выделенные на группу, а вдобавок еще вырезали на ягодицах нехорошее слово - по-французски, конечно. Агеев многое знал. В том числе и то, что женская красота тесно связана с длинными ногами. Какую книжку ни открой, так у героини "длинные, стройные ноги". Только что такое - длинные ноги, Агеев не знал, а потому попался на простом, убогом финте. Оказывается, укороченные женские юбки создают оптическую иллюзию длинных ног. Только оптическую - и только иллюзию. Ха!.. Тогда, в восемьдесят шестом, все тиходонские телки как по команде напялили на себя мини. И девушка, в которую влюбился молодой Агеев, тоже была в мини. Он женился на ней и в первую же ночь понял: в натуральном виде ноги невесты никакие не длинные, а в два раза короче туловища. Ровно в два раза: когда она уснула, Агеев шпагатиком померил. В два раза!.. И сразу любовь пропала. Молодая жена умела готовить пельмени и петь "ХазБулат удалой". Она говорила "ложить" вместо "класть", громко смеялась и без конца лузгала семечки. В том же восемьдесят шестом Агеев развелся, хотя в Конторе на такие дела смотрели очень косо. И больше уже не женился. Но с тех самых пор он завтракает и обедает только в пельменных. Обед ровно в четырнадцать ноль-ноль. Агеев покидает свою душную контору, покупает в киоске какую-нибудь познавательную неторопливую газету вроде "Недели" или "Экономики и жизни". Киоскера зовут Катенька, ей сорок один, ее прадед репрессирован в тридцать восьмом, мать была угнана в Германию, прислуживала в богатой дрезденской семье, там родила первого ребенка, о котором никому... Ну, это неинтересно. Катенькиных ног капитан Агеев никогда не видел. И в досье о них не сказано ни слова: длинные они или короткие, в синих венах или там какаянибудь родинка на полбедра. Ни слова. И хотя розовый напальчник, который киоскерша надевает, чтобы быстро отсчитать экземпляры газет, странно возбуждает капитана Агеева, - он только скажет "спасибо". И пойдет в пельменную. Порция Агеева - шестнадцать штук серых магазинных пельменей. Он знает свою норму. Пятнадцать мало, семнадцать много, шестнадцать - в самый раз. В холодные дни он попросит полить их майонезом или острым томатным соусом, в жаркую погоду лучше сметана. И огурчик, и помидорчик, и пучок махровой петрушки в мелких зеленых сборках. И кофе, конечно. Сегодня уж больно жарко, за тридцать, капитану накрыли во внутреннем дворике, в теньке на террасе - специально вынесли столик и два стула. - Зачем ему, этому гусю, второй стул? Кто он такой? - услышал Агеев шепот раздатчицы в пельменной. - Здесь и так людей сажать негде, вон - очередь!.. - Глохни, - кратко ответил заведующий. Он точно не знал, кто такой Агеев, но догадывался, что его надо всячески ублажать. Потому что капитан заглядывал пару раз с начальником местного ОБХСС, с инструктором райисполкома, да и в отделе общепита приходилось встречаться - Агеев обслуживал территорию и потому знался со многими людьми и входил во многие кабинеты. Капитан разложил перед собой газету, рядом - блокнот с ручкой. У пельменей дряблая полужидкая оболочка, которая разваливается, едва дотронешься вилкой. А мясо всегда твердое, вари его хоть целые сутки. И это сочетание нравилось Агееву. Он думал так: если бы ему пришлось прожить остаток дней где-нибудь в Эмиратах, в огромном белом доме с тысячью бесшумных кондиционеров, закрытыми теннисными кортами, бассейном, наполненным настоящей морской водой и по-настоящему длинноногими минетчицами в пестрых купальниках, - он бы тосковал по этим пельменям. Тосковал бы, точно. И жизнь была бы не в жизнь. В 14.16 капитан Агеев прикончил пельмени и ждал кофе. Кофе даже в жару подавали самый горячий, другого он не признавал. Коротая ожидание, капитан привычно черкал в блокноте. - Минуту, - сказала раздатчица, убирая посуду со стола. Она у них новенькая, две недели только. Зовут Виктория, двадцать шесть лет, ноги средней длины, бледные, на жилках; отец - турок из Хопы, родной дядя браконьерствовал под Астраханью, убит в перестрелке с работниками рыбнадзора... Агеев почувствовал тяжелую отрыжку. Хватит, надоело. Между тем из-под блестящей капиллярной ручки вышел занимательный этюд: мосластая Виктория верхом на козле. Груди у нее маленькие, треугольные и обвислые, как клапан почтового конверта. Проведешь языком, прихлопнешь сверху - приклеятся. Языком... Да... Агеев сглотнул слюну. Вика принесла кофе, поставила на столик, стрельнула глазами в блокнот и, покраснев до корней волос, спешно удалилась. Агеев проводил ее долгим взглядом, испытывая удовлетворение от того, что она увидела рисунок. Хорошо, если бы она еще и узнала себя... Но это вряд ли... Капитан перевернул страничку и уставился в чистый листок, как будто на нем должны были вот-вот проявиться написанные тайнописью слова. Но листок оставался нетронутым, и ручка вновь принялась за работу, причем без всякого участия с его стороны. Где же этот Пидораст? Неужели попробует водить его занос... Агеев был очень недоволен Курловым. С одной стороны, он вообще был мало чем доволен в жизни, но этот наглый бугай дал прямые основания для недовольства, ибо навлек на него гнев руководства. Начальник пятого отдела подполковник Заишный, наткнувшись в документах на непристойный псевдоним, обрушился на Агеева так, будто капитан с упоением предавался греху, который этот псевдоним обозначал, и был застигнут с поличным. - Мы занимаемся борьбой с идеологическими диверсиями, значит, наши руки и инструменты, которыми мы пользуемся, должны быть идеологически безупречными! - раскрасневшись, орал подполковник. - А вы приносите мне самую настоящую идеологическую диверсию! Вот она! Заишный потрясал листком, исписанным далеко не каллиграфическим почерком Курлова. - Он издевается над нами! Так какую пользу вы собираетесь от него получить?! Если эту бумагу увидит генерал? Или проверяющий из Москвы? Думаете, они посмеются милой шутке вашего э-э-э... Курлова? Нет, капитан, ты вылетишь со службы в пять минут, да и мне придется пересесть в другое кресло! Обычно подполковник так себя не вел. Видно, выходка этого идиота гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд. Начальник словно уловил его мысль. Он глубоко вздохнул, взял себя в руки и перешел на другой тон, которым разговаривают с умственно отсталыми. - Скажите, капитан, неужели вы действительно не поняли, что нельзя допускать в официальных документах нецензурных выражений? Тем более написанных с ошибками? - Почему с ошибками? - угрюмо спросил Агеев. Ему казалось, что с орфографией тут все в порядке, и он хотел хоть немного оправдаться. - В словарь надо смотреть! - Заишный раздраженно ударил ладонью по столу, ушибся и вновь вскипел. - Да если даже и без ошибок! Вы соображаете... Подполковник безнадежно махнул рукой и оборвал себя на полуслове. - Документ переписать, псевдоним изменить! - четко приказал он. - Ясно? Свободны! Когда дверь уже закрывалась, до Агеева донеслась вырвавшаяся в сердцах фраза: - Да он и вправду полный кретин! Эта фраза уязвила капитана в самое сердце. Ему недавно стукнуло тридцать девять, а он все еще ходил простым опером, с маленькими звездочками на погонах. Карьера явно не сложилась, и он считал, что продвижению по службе мешал злосчастный развод, хотя иногда из обрывков разговоров и шуточек сослуживцев понимал, что его считают... мягко говоря, не очень умным человеком. Но не придавал этому значения, списывая обидные слова на козни недоброжелателей. А раз и начальник так считает... Это похоже на заговор, когда все против него. Значит, ему не видать майорской должности как своих ушей, хоть всех тиходонских диссидентов выяви и спрофилактируй! Да на диссидентах сейчас и не особенно выдвинешься - время такое: очередная оттепель, даже Сахаров и Солженицын уже не враги, а почти друзья... Теперь начальников больше другое интересует - наркотики, оружие, политические экстремистские организации... Ходят слухи, что Пятое управление вообще собираются то ли сокращать, то ли перепрофилировать. А организационно-штатные изменения вряд ли будут способствовать его карьере... "А все этот засранец! - без всякой логики подумал капитан про Курлова. Сам напрашивается, чтобы ему прищемили яйца!" - Все нормально? - откуда-то сбоку появился заведующий - плюгавый мужичонка с плутоватой физиономией. Он курил поддельную "Яву" - будто дышал жженой покрышкой. Капитан нервно захлопнул блокнот, словно боясь, что нарисованный там хоровод лесбиянок выскочит наружу и завертится вокруг этого пройдохи. - Да, да, нормально! Он не переносил запаха табака во время еды. И во время сна, кстати, тоже. Была у него когда-то женщина, стопроцентная русачка, кровь с молоком, коса до пояса - но вот курила в постели как паровоз. Агеев терпел-терпел, но однажды не выдержал, поднял ее среди ночи, надавал по румяному лицу и заставил съесть пачку "Бонда" вместе с фольгой и целлофаном. Потом швырнул платье и трешку на такси: убирайся к такой-то матери! Так она без всякого такси галопом пробежала пару кварталов, ночью топот далеко разносится... Больше он ее не видел. - Извините... - заведующий так же незаметно исчез. Ровно в 14.50 Агеев встал и, не прощаясь ни с кем, вышел из уютного дворика пельменной. В груди бушевала злость. - Ну, Пидораст, погоди! - мстительно процедил капитан себе под нос. На противоположной стороне улицы гудел "рафик", парень в футболке заносил в Катенькин киоск обернутые серой бумагой стопки журналов. Сама вышла бы, не развалилась. Может, стесняется коротких ног? Может, у нее вообще вместо ног - протезы? Два синеватых обрубка, посыпанные тальком и перехваченные толстыми кожаными ремнями, а ниже - деревяшки с резиновыми набалдашниками на концах. Бр-р-р... Снова отрыжка. Капитан Агеев почувствовал тяжесть в желудке, привычным движением достал из кармана пластиковую трубку, наполненную яркими двухцветными гранулами-таблетками. Он вытряхнул на ладонь две гранулы, отправил их в рот. Через несколько минут плохо пережеванные комки наперченного мяса превратятся в абсолютно нейтральную жидкость и через стенки желудка просочатся в кровь. Кто-то сказал, что эти чудо-таблетки переваривают не только мясо, но и сам желудок; скорее всего вранье. Агеев верил только своим врачам. Особенно с восемьдесят шестого года - когда перешел на магазинные пельмени.