— Хочу, что бы мне на охоте сегодня повезло.
Пошептал Колдун в ухо Истукану и говорит, — Ступай, будет тебе удача.
И, точно! Повезло в этот день Охотнику.
На другое утро, Рыбак с копчёной рыбкой заявился.
— Замолви за меня словечко, — кланяется Колдуну.
И ему в ловле повезло!
Тут уж и сам Вождь пожаловал.
— Пусть, — говорит, — моя старая жена выздоровеет. Иначе мне на новой и молодой жениться придётся. Свадьба, хлопоты, расходы.
И к ногам Истукана пару гнилых яблок кладёт. Колдун глаза прикрыл, покивал понимающе.
К вечеру померла жена Вождя.
— Какой же это Бог! — рассердились люди. — Старуху вылечить не сумел. Бросим его в реку.
Схватили Истукана и к берегу поволокли.
— А ну–ка, всем отойти от него, — загремел голос Вождя. — Поставьте Бога на место!
— Но, ведь твоя жена умерла.
— Ну, — замялся Вождь, — не вышло у него. Давайте простим на первый раз.
Обошёл несколько раз Истукана, похлопал по деревянному плечу.
— Вот… полюбился он мне. Уж сам не знаю почему.
ПОСЫПАТЬ ПЕПЛОМ ГОЛОВУ
Мишенька, дорогой мой! — Николай Михайлович Пржевальский схватил гостя за отвороты пальто и буквально втащил того в квартиру.
— Николай, старый ты чёрт, — шутливо отбивался Михаил Михайлович от неуклюжих лобзаний друга, — дай же мне в себя придти. Сколько уже не виделись? Года четыре?
— Какая разница, сколько? — тормошил Пржевальский приятеля. — Как же я рад, господи!
Огромный, взлохмаченный, в жёлтом шёлковом халате с драконами, хозяин походил на сказочного медведя из тибетских сказок. По стать ему оказалось и убранство кабинета, куда он немедленно увлёк гостя.
— Экая у тебя здесь… кунсткамера, — застыл на пороге Михаил Михайлович и поспешил водрузить на нос пенсне.
И, действительно, комната завораживала. На огромном, во всю стену, гобелене, с родовым шляхетским гербом Пржевальских, были развешены деревянные, скалящие зубы маски. Другие же стены были покрыты смородинного цвета коврами, на которых разместился изрядный арсенал диковинного оружия. В высоких корзинах по углам торчали пики с медными наконечниками. Шкура уссурийского тигра с неловко вывернутой головой и стеклянными жёлтыми глазами, покрывала груду баулов и армейских снарядных ящиков. Дубовый письменный стол с резными тумбами был завален потрёпанными тетрадями, свитками, гербариями, курительными трубками, коробками с патронами, глиняными фигурками и прочим хламом, неизбежно привозимым из экспедиций.
— Одонцэцэг! — хлопнул в ладони Пржевальский и заговорщицки подмигнул.
Тотчас в дверях появилась невысокая, широколицая девушка с необычайно узкими глазами на плоском лице. Вместо платья на ней был длинный, в пол, халат, туго перехваченный поясом.
— Настоечки принеси, душа моя, — ласково прогудел Николай Михайлович. — Той самой.
Девушка, низко поклонилась и, пятясь, вышла. Перехватив удивлённый взгляд приятеля, Пржевальский добродушно хохотнул.
— Одонцэцэг, с тибетского — Звёздный Цветок. Ох, и история у меня через неё приключилась. Три дня за мной тангуты гнались, хотели, собаки, её назад возвернуть. Эх, брат, если б не наши казачки, не сиживали бы мы тут с тобой.
— Ты, что же, украл её? — в голосе Михаила Михайловича промелькнуло затаённое восхищение другом.
— Украл? — делано округлил глаза Пржевальский. — Да, разве ж это кража? Вот я тебе покажу, что действительно украл.
Он скинул тигровую шкуру со штабеля ящиков и принялся, пыхтя, ворочать их.
— Не поверишь, умыкнул в монастыре мумию ламы, — он захохотал. — Помнишь, как мы в гимназии у попечителя шубу унесли? Вот так и я. На цыпочках, на цыпочках…
— Да, ну тебя, право, — Михаил Михайлович махнул рукой и тоже затрясся от смеха.
Неслышно вошла Одонцэцэг, неся на подносе две глиняные пиалы.
— Ну, здравы будем, — Пржевальский ловко, тремя пальцами, принял пиалу и опрокинул в рот содержимое. — Пробуй, брат, пробуй. Маньчжурская, на женьшеневом корне.
Настойка оказалась горько–сладкой и необычайно крепкой.
— Папиросу? — щёлкнул портсигаром хозяин. — Первое дело в горах на привале: капельку женьшеневки и покурить.
Опустились в кресла, закурили.
— Теперь рассказывай, — закинув ногу на ногу и покачивая остроносой туфлей, заговорил Пржевальский, — как ты? Поди, уж до министра дослужился?
— Ну, до министра мне ещё шагать и шагать…, — начал было Михаил Михайлович и обмер.
Друг его, стряхнув папиросный пепел в ладонь, внезапно, быстрым движением втёр его в голову.