Джорджи подалась вперед, взяла стакан с водой со стола, сделала длинный глоток и снова поставила на стол. Она повернулась в сторону Адамса.
– Да.
Адамс задумчиво кивнул.
– Меня поразило еще кое-что, – начал он, – ваша отсылка к Сандре Гилберт… – Но в этот момент он внезапно замолк, схватился за уши и содрогнулся всем телом. Не надо быть гением, чтобы догадаться о причине – это директор программы орал в его наушник. Он кричал так громко, что звук отразился на микрофоне Адамса, который издал скрипучий пронзительный вой, напоминавший писк напуганной мыши, отправленной в ад. Расслышать слова было невозможно, но речь оказалась довольно длинной, в ней явно уместилось несколько фраз вроде «Просто задавай подготовленные вопросы, придурок». Адамс, потирающий ухо, со слезящимися глазами искоса глянул на Джорджи и сказал:
– …но на самом деле мне хотелось бы знать вот что: считаете ли вы труппу из «Устья» своей семьей? В каком-то роде?
– Ну… – начала Джордж, удивленная и берущая маленький тайм-аут, чтобы обдумать вопрос, – вы знаете… – И она пустилась в подготовленные заранее разглагольствования.
Адамс был сломлен, и остальная часть шоу прошла без ненужных хлопот и волнений. Он задавал вопросы очень осторожно, с боязливой внимательностью, сидел молча и не двигаясь, когда Джорджи отвечала. Казалось, что ему по секрету шепнули, что уже вызвали электрика для внесения кое-каких модификаций за кулисами, так что если Адамс еще хоть раз отважится на произвол, то одним нажатием кнопки через наушники в его голову поступят все 240 вольт. Но я все-таки нервничал и каждый раздавал Адамсу установку следовать сценарию, напряженно сводя собственные ягодицы. Поэтому финал шоу стал для меня настоящим освобождением. Оркестр в студии заиграл коронную мелодию программы, и я, впервые выдохнув за последние сорок минут, поспешил налить себе еще один бокал вина. Я заглотил его и уже собирался сделать то же самое со вторым, как Джорджи влетела в комнату, на ходу стирая с лица косметику кучей мокрых салфеток, и схватила меня за руку. Она смеялась беззвучным маниакальным смехом человека, который только что пережил стресс: так смеются люди на выходе с очень страшного аттракциона.
– Быстро! – сказала она. – Пора отсюда сматываться! – Она в спешке протащила меня по всему зданию, мы вышли с черного входа, где ее ждало такси. – Знаете, где гостиница, да? – сказала Джорджи водителю, и мы ввалились внутрь. Тот кивнул, и мы умчались в ту же секунду, как упали на заднее сиденье.
– О господи, – истерично хохотала Джордж, уткнувшись головой мне в грудь, – ты можешь в это поверить? – Она подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на меня. Она сжимала щеки руками, ернически улыбалась и краснела, а ее широко распахнутые глаза сияли от внезапного испуга, возбуждения и изумления.
Я все еще необъяснимым образом был лишен способности говорить, так что я просто улыбался в ответ, закатывал глаза и издавал звук, похожий на тот, что издают мальчишки, имитируя взрывающуюся бомбу: «Пшшшш!»
– Я чуть не описалась, когда он начал придумывать вопросы в самом начале. Господи! Господи! Прямой эфир, Том, да? И вот я должна рассказывать о своей биографии, а я не могу думать, потому что у меня перед глазами пролетает вся моя жизнь. Вот так прикол! О боже!
Джорджи снова засмеялась, посмотрела мне в глаза и глубоко выдохнула в ожидании моих чувств и мыслей по этому поводу.
– Пшшшш!
Переварив мой ответ, она кивком выразила согласие, а потом посмотрела на свои руки.
– Посмотри, – сказала Джорджи, – посмотри на мои руки! Ты можешь в это поверить? Я вся дрожу! – И она приложила их к моему лицу. Но я не мог почувствовать ее дрожь, потому что сам дрожал в сто раз сильнее, чем ее руки, а кожа на моих щеках в том месте, где Джорджи дотронулась до нее, почти пенилась, как шампанское.
Потом она прекратила смеяться.
Взяла и прекратила, внезапно, почти за один вдох: словно состав, который вел ее эмоциональный ток, сошел с рельсов, и теперь она двигалась в совершенно другом направлении. Выражение ее лица изменилось, а движения стали спокойными. Вокруг нас не было ни звука. То есть, я уверен, что по правде это было не так: радио в машине продолжало что-то бормотать, на экранчике мигали цифры, которые вскоре должны были превратиться в фунты, мотор наверняка шумел, и у меня нет никаких сомнений, что сам дышал с грохотом, как воздуходувные мехи гиперактивного ребенка. Но мои уши были забиты проблемами. Они знали лишь то, что происходит нечто близкое к кессонной болезни, только вместо воздуха выступает звук. Руки Джорджи все еще были на моем лице, и на секунду она замерла. Она смотрела в глубь моих глаз, и никуда больше. Она не просто установила со мной контакт или смотрела мне в глаза, она смотрела внутрь. Было ощущение, что ее взгляд проникает очень глубоко, далеко за пределы прозрачной радужной оболочки и зрачков. И, пройдя взглядом насквозь, она могла увидеть где-то в глубине меня обнаженного. Она словно искала меня какое-то время, сидя без движения, тихо и серьезно. Потом Джорджи наклонилась и прижалась губами к моим губам. В ту секунду, что она прикоснулась ко мне, шоковая волна мурашек разошлась по моему телу из взрывной точки где-то на задней стороне шеи. Мой мозг заплыл туманом и пульсировал, и ни одна связная мысль не просматривалась сквозь этот туман, мышцы внезапно обмякли, я завалился глубоко в угол на сиденье машины под приятной тяжестью Джордж.
Хочу вам сказать, что довольно критично отношусь к ожиданиям общества по поводу половых ролей. Я никоим образом не поддерживаю такой взгляд на мир, в котором мужчины решают, властвуют и действуют, а женщины ждут, надеются и отвечают. Эта картина представляется мне обманной, что доказать элементарно, но, что более важно, я не питаю никаких иллюзий – нечестных и мелких, что это и есть правильное устройство мира. Не то чтобы я с неохотой принимаю новый мир, изменившийся с тех пор, когда жены рожали по четырнадцать детей, а мужья умирали на рудниках и никто не нес нелепицу про состав человеческих тканей. Скорее я просто радуюсь тому, что все есть, как есть. Вы думаете, что за этим должно последовать «но», не правда ли? Да, ну… хотя я не живу по образу и подобию всех остальных и могу вам в этом поклясться, я не мог не испытать легкое ощущение того, что меня немного… ну… вы понимаете… Короче, взгляните прямо на ситуацию: я сидел спокойно и мирно, и вдруг Джорджи обхватывает мое лицо ладонями и выказывает свое желание, целуя меня нежнейшим образом. Поэтому не буду лицемерить и скажу не таясь, что мне оставалось только капитулировать. В полуобморочном состоянии я обмяк на заднем сиденье, облокотившись на дверь. Я находился под Джорджи. Гордиться особенно нечем, думаю, вы со мной согласитесь. Господи, оставалось только кокетливо отворотить голову, обмахивая лицо руками, и выдохнуть: «О, мисс Най, мое сердце бьется, словно крылья крошечной испуганной пташки». Кстати, мгновение спустя я примерно так и поступил. Руки Джорджи все еще обнимали мое лицо, двигая его то вправо, то влево. Ее губы скользили, и прижимали, и проникали внутрь моих: напряжение накалялось и накалялось, и внезапно все закончилось. Ее губы отступили, движения прекратились, и я почувствовал ее язык. Медленно, бережно, безукоризненно его кончик коснулся края моего рта. Он обвел мои губы, вызывающе прошелся по твердой поверхности моих зубов и наконец застыл на секунду, чтобы подразнить меня, и потом проник внутрь. В этот момент я взвизгнул. Короткий высокий носовой звук «мммм…» от захлестнувшего экстаза. Если бы у меня осталась хоть капелька самоуважения, я сгорел бы от стыда прямо в автомобиле, не оставив после себя ничего, кроме горстки пепла. Но, развалившись на заднем сиденье и производя впечатление Мег-мать-твою-Райен, я избежал этой участи по двум причинам. Во-первых, соображал я очень слабо и был словно в тумане, и, честно говоря, меня можно было считать совершенно бессознательным от внезапной эйфории. Во-вторых, хотя я не особо напирал на свою мужественность (и надо признать, был вполне доволен тем, что происходило на заднем сиденье: как говорит Лиза Стэнсфилд, может быть, я и не леди, но уж точно женщина), я был уверен, что Джорджи прекрасно представляет, на какой я стадии. Она прижималась ко мне, так что не могла не почувствовать, что в моих штанах находится нечто настолько твердое, что вполне подойдет для поднятия крышки люков на улице.