Но пока обстоятельства не потребовали своего, мы добрались до жилища семейства, которое посетила смерть.
Мы осторожно вошли.
Люстры, заливавшие сильным светом комнату, освещали небольшое собрание людей, готовящихся к погребальному бдению.
Там и тут супругу и сыну усопшей говорили подобающие для этого случая слова и фразы, лишённые чувства.
Ни Немезио, ни Жильберто не выказывали большой скорби на своих усталых и бесстрастных лицах. Долга болезнь под семейной крышей истощила их сопротивление, и у них уже не было сил сохранять видимость общественной жизни, какой бы простой она ни была.
Утомлённые постоянными дежурствами у постели умирающей, они не скрывали своего собственного облегчения. Они говорили об умершей как о путешественнике, который давно должен был бы бросить якорь в порту абсолютного освобождения.
Оболочке, оставленной этой доброй и почтенной душой, оказывались специфические знаки внимания, поскольку она уже была уложена на роскошный катафалк, в то время, как сама пока что бессознательная душа находила приют на руках любящих сестёр, под взволнованными взглядами Невеса и других членов семьи, находившихся здесь в бдении, полном нежности.
Брат Феликс, осуществляя руководство операций, давал наставления.
Беатрису, которая долго и тщательно готовилась к этому моменту, скоро доставят в одну из организаций помощи духовного плана, здесь же, в Рио, где она восстановит силы, чтобы продолжить своё путешествие.
Во всех предпринятых мерах сквозила полнейшая гармония.
И в тот момент, когда на импровизированную сцену прощания с покойной принесли портрет «донны» Беатрисы, появилась Марина, со слезами раскаяния на глазах. Она плакала, тронутая искренней невыразимой болью. В этом протокольном собрании она казалась единственным человеком, соединённым узами любви с усопшей, которая, в молчании и скромной неподвижности, словно ставила окончательную точку на последней странице своего существования в этом доме, который почтили своим присутствием богатство и удача. Взгляд Марины устремился на вытянутое неподвижное тело, она упала на колени в неудержимых рыданиях. Она завидовала этой женщине, чья последняя доброжелательная улыбка, спокойная и безмятежная, проявилась на застывшем лице, словно она была довольна тем, что покидает занимавшее все эти долгие годы место рядом с супругом, который постоянно обманывал её.
— Aх, «донна» Беатриса, «донна» Беатриса!…
Сквозь рыдания из девичьей груди вырывались слова, словно хотели поведать свою долгую исповедь.
Я было подошёл к молодой женщине, чтобы помочь ей, но брат Феликс рассудил, что облегчение слезами было бы ей на пользу.
Утомлённая бессонницей и действиями одержателей, вытягивавшими все оставшиеся у неё силы, она испытывала страх.
Сквозь слёзы она смотрела на развоплощённую оболочку «донны» Беатрисы, размышляя о тайнах смерти и проблемах жизни…
Если душа переживает смерть тела, с тревогой думала она, то нет сомнений, что сейчас госпожа Торрес видит её без каких-либо увёрток и обмана. Она узнает, что Марина была её медсестрой не просто так, но как женщина, простиравшая своё влияние на её мужа и сына…
В ужасе она просила понимания и прощения.
Что бы сказал ей этот молчаливый рот, если бы мог заговорить после того, как узнал бы всю истину?!…
Но отведённая в миг единый туда, где она могла бы восстановиться, «донна» Беатриса оказалась недоступной для осложнений земного общества. И на её месте вставали угрызения совести в её воображении, которые обвиняли, обвиняли…
Печаль молодой женщины вызывала симпатию у присутствующих и будила у Немезио и его сына новые причины притяжения к ней. Глядя на её сильный приступ слёз, оба мужчины смотрели на неё, растроганные, своими глазами выражая признательность, и каждый из них желал видеть в ней идеальную спутницу для будущего брака, нисколько не сомневаясь в уверенности одного и другого.
В течение одной и той же ночи я наблюдал, насколько не хватало им присутствия «донны» Беатрисы в семейном очаге.
Переезд дочери Невеса и духовных друзей, остававшихся в её компании, превратил город в место, лишённое малейшего ресурса, который мог бы гарантировать порядок.