Я покончила с научным притворством. Я строю беспочвенные предположения о мотивах псевдоскорпиона, о хотениях и проблемах, воплощенных им в танце.
Половой член своему первому роботу я приделала в качестве своего рода шутки, шутки для узкого круга, шутки на тему эволюции. Пожалуй, про узкий круг я могла и не говорить — все мои шутки теперь предназначены для круга самого что ни на есть узкого. Насколько могу судить, я осталась совсем одна.
Мои коллеги бежали — кто разыскивать свои семьи, кто искать убежища в холмах, кто проводить остаток дней в суете, бегая туда-сюда. Не думаю, чтобы кто-нибудь появился здесь в ближайшее время. А если появится, то мои шутки, по всей вероятности, их не заинтересуют. Я уверена, большинство людей считает, будто время шуток прошло. Они не понимают, что война и бомба — это и есть величайшие из шуток. Величайшая шутка — смерть. Величайшая шутка — эволюция.
Я помню, как в школе нас учили теории Дарвина на уроках биологии. Уже тогда я подумала, что люди говорят о ней как-то странно. Учительница преподносила эволюцию, как fait accompli[31] законченное и пройденное. Она с трудом пробиралась сквозь сложные умопостроения об эволюции человека, говорила о рамапитеках, австралопитеках, хомо эректусе, хомо сапиенсе и хомо сапиенсе неандерталенсисе. На хомо сапиенсе она останавливалась и тем дело кончалось. С точки зрения нашей учительницы мы были последним словом, вершиной, концом прямой.
Я уверена, что динозавры думали так же, если только они вообще думали. Как можно представить себе что-то лучшее, нежели чешуйчатый панцирь и шипастый хвост. Кто мог бы пожелать большего?
Вспомнив о динозаврах, я построила свое первое творение по образцу рептилии: смахивающее на ящерицу создание, собранное из частей и деталей, которые я поснимала с фабричных образцов, заполнявших лабораторию и склад. Я дала своему творению крепкое тело длиной в мой рост, четыре ноги, торчащих по бокам из-под тела, а потом согнутых в коленях, чтобы стоять на земле, хвост такой же длины как и тело, утыканный декоративными металлическими заклепками и крокодилову пасть с огромными кривыми зубами.
Пасть требовалась только для украшения и защиты, есть это существо не будет. Я оборудовала его набором фотоэлементов, укрепленных на огромном, как парус, гребне у него на спине. Тепло солнечных лучей заставит это существо расправлять свой парус и собирать электроэнергию для подзарядки батарей. В ночной прохладе оно будет прижимать парус к спине, становясь стройным и обтекаемым.
Я украсила свое создание тем, что смогла найти по лаборатории. В мусорной корзине, находящейся рядом с автоматом по продаже газированной воды, я набрала алюминиевых банок. Разрезав их на цветастую бахрому, я прикрепила их у зверюги под подбородком, наподобие горлового мешка игуаны. Когда я закончила, слова на банках превратились в бессмыслицу, «Кока», «Фанта», «Спрайт» и «Доктор Пеппер» смешались в красочную неразбериху. Уже под конец, когда в остальном создание было доделано и готово функционировать, я пристроила ему член из куска медной трубки. Он свисал у твари под брюхом, медно блестящий и совершенно непристойный. Вокруг яркой меди я сплела крысиное гнездо из собственных волос, которые все равно лезли пучками. Мне понравилось, как это выглядит: блестящая медная трубка, торчащая из мотка жестких, словно проволока, черных кудряшек.
Временами меня одолевает тошнота. Часть дня я провожу в туалете, лежа на холодном кафельном полу и поднимаясь только для того, чтобы меня вырвало в унитаз. Тошнота, впрочем, не явилась для меня неожиданностью. В конце концов, я ведь все-таки умираю. Я лежу на полу и думаю о причудах биологии.
Для паука-самца спаривание — опасное занятие. Особенно справедливо это для тех видов пауков, которые плетут сложные изящные паутины, собирающие по утрам капельки росы, красиво искрящиеся на радость фотографамнатуралистам. Самка у этих видов крупней самца. Надо сознаться, она довольно сволочная особа и нападает на все, что ни прикоснется к ее паутине.
Когда наступает период спаривания, самец приступает к делу осторожно. Он топчется на краю паутины, осторожно подергивая шелковистые нити, чтобы привлечь внимание хозяйки. Он выстукивает совершенно особый ритм, подавая сигнал своей будущей любовнице, нашептывая ей дрожанием паутинок: «Люблю тебя. Люблю тебя».
Немного спустя паук решает, что его сообщение достигло цели. Он уверен, что понят правильно. Продолжая действовать с крайней осторожностью, он прикрепляет к паутине самки брачную нить. Он подергивает эту брачную нить, побуждая самку вступить на нее. «Только ты, крошка, — сигналит он. — Только ты одна на всем свете».