Она снова бросилась в бурные воды приема, пытаясь убедить себя, что ей здесь нравится.
Через некоторое время ей удалось захватить маленького официанта с огромным и основательно нагруженным подносом. Он откупился от нее крошечными, но изысканными подношениями – бекасиными яйцами с черными трюфелями и блинами, на которых поблескивала икра – как выснилось, настоящая. Линдсей безуспешно оглядывалась вокруг в поисках Маркова, но не видела ни его самого, ни его друга Джиппи. Все люди, с которыми ей приходилось перебрасываться дежурными фразами, упивались рассказами о себе: моя компания, мой роман, моя роль, мой сценарий, мой доход, мой агент, мой имидж, моя жена, мой муж, моя любовница… Линдсей снова пришлось спасаться бегством.
Ей пришло в голову, что из зала должен быть ход в этот манящий сад. Она стала осторожно пробираться в направлении, которое казалось ей правильным.
Наконец она оказалась в длинном белом коридоре, где стены были почти сплошь увешаны афишами знаменитых фильмов и кадрами из них: «Касабланка», «Унесенные ветром», «Жюль и Джим», «Смертельный жар», «Похитители велосипедов». Линдсей смотрела их все – многие с сыном, который любил кино и хорошо его знал. Она замедлила шаги у плаката с кадром из третьего и самого известного фильма Томаса Корта «Смертельный жар».
Кадр был так известен, что он уже вошел в коллективное сознание и был запечатлен в умах множества людей вне зависимости от того, смотрели они фильм или нет. Этот образ, воспроизведенный на миллионах футболок, Линдсей впервые увидела восемнадцать месяцев назад на фасаде кинотеатра на Мэдисон-авеню. Тогда он произвел на нее сильное впечатление интригующим сочетанием красоты и порочности, и, глядя на него сейчас, она снова испытала необычайное волнение.
Наташа Лоуренс была снята со спины, с мастерски решенной подсветкой. Тогда она еще была женой Томаса Корта, но сразу за премьерой последовал развод. Ее обнаженная спина слева была обрамлена ниспадающим белым полотенцем, а фон впереди и справа образовывала белая стена. Изумительного лица Наташи не было видно, а ее волосы были коротко пострижены. Поднятой правой рукой она опиралась о стену, а левая была вытянута вдоль тела, тень углубляла впадину на слегка изогнутой спине.
Этот образ вызывал явные ассоциации с некоторыми набросками Энгра, воспевающего красоту и выразительность женской спины, хотя Наташа Лоуренс, разумеется, ничуть не походила сложением ни на одну из Энгровых натурщиц. Внимание привлекали в первую очередь изысканная матовая белизна кожи и изгиб тонкой шеи, а ощущение мощной сексуальности создавалось отнюдь не за счет буйства плоти. Потом постепенно взгляд зрителя фиксировался на том, что поначалу воспринималось просто как родинка на левой лопатке. Однако при ближайшем рассмотрении пятно оказывалось не родинкой и не татуировкой, а пауком – настоящим пауком, не особенно крупным, с тонкими лапками и черной выпуклой спинкой. Поняв, что это такое, многие женщины вскрикивали, а Линдсей, которая в общем-то спокойно относилась к паукам, почувствовала тем не менее некоторое отвращение. Именно этого и пытался добиться Томас Корт, по мнению Роуленда Макгира, считавшего Корта великим мастером манипулировать чувствами зрителей.
Линдсей уже собиралась двинуться дальше по коридору к лестнице, которая, как она надеялась, могла привести ее в сад, но тут случилось небольшое происшествие. Сделав шаг назад, она налетела на кого-то и, быстро обернувшись, извинилась. Женщина, так же, как и Линдсей, вздрогнувшая от неожиданности, все же умудрилась удержать в руках четыре больших блюда.
– Вот это да, – произнесла она с сильным австралийским или новозеландским акцентом, когда с блюда упала одна-единственная оливка и, покатившись по полу, остановилась у стены.
Линдсей виновато взглянула на женщину. Она была высокой и сухопарой, с крупным носом и крупными передними зубами. Старушечьи очки в круглой оправе производили странное впечатление рядом с пышными и длинными волосами, почти совершенно седыми. Седина вводила в заблуждение, но, присмотревшись, Линдсей поняла, что женщине лет сорок, не больше. Ее одежда наводила на мысль об униформе – аккуратное черное платье с белыми воротничком и манжетами, но без фартука. Официантка? Линдсей посмотрела на четыре блюда, которые женщина так ловко держала.
– Здесь есть неплохие вещи, – сказала женщина, проследив за взглядом Линдсей.
По-видимому, она совершила удачный налет на буфет, потому что на блюдах громоздились сыры и виноград, куски пирога, блестящая пирамидка икры. Линдсей заметила также клешню омара, а на самом большом блюде были аппетитно разложены крошечные тартинки, пирожные, меренги, марципановые фигурки и шоколадные птифуры. Сверху там лежало замечательное зеленоватое марципановое яблоко с розовым бочком и гвоздикой вместо черенка, очень похожее на настоящее. К немалому удивлению Линдсей, сухопарая женщина вдруг протянула ей это яблоко.
– Правда, прелесть? – Яблоко действительно казалось очень соблазнительным. – Миссис Сабатьер очень довольна своими поставщиками кондитерских изделий.
– Наверно, мне не следовало бы быть здесь, – пробормотала Линдсей. Она вынула из яблока черенок-гвоздику и ввиду отсутствия более подходящего места сунула ее в карман.
– Ничего, все в порядке.
– Видите ли, раньше я неплохо переносила приемы, но, видно, утратила сноровку.
– Вы тут ни при чем, здесь кто угодно спятит. – Женщина улыбнулась и стала похожа на кролика.
Она двинулась дальше по коридору, а Линдсей последовала за ней.
– Я просто думала… Мне захотелось попасть в сад.
– В сад? – Женщина резко остановилась.
– Миссис Сабатьер не будет возражать? Я смотрела на сад сверху. Там так красиво. И такие замечательные статуи…
Женщина слегка задумалась, потом пожала плечами.
– Думаю, все в порядке. В любом случае миссис Сабатьер уже давно в постели. Она бегает от этих своих вечеров, как от чумы. А вы…
– Мое имя Линдсей Драммонд. Я работаю в «Корреспонденте».
Женщина смерила ее испытующим взглядом.
– Да, я думаю, миссис Сабатьер не стала бы возражать. Лестница вон там. Если вас кто-нибудь остановит, скажите, что Пат разрешила.
– Пат? Я сегодня слышала это имя. Вы, кажется, помощница миссис Сабатьер?
– Да, это я. – Она ободряюще кивнула. – Все в порядке. Все двери открыты. Ключи не понадобятся.
С этими словами она снова быстро двинулась по коридору с Линдсей по пятам. Около лестницы она свернула к книжным полкам у стены, без единого слова открыла потайную дверцу и исчезла. «Как в кино», – подумала Линдсей, внимательно изучая фальшивые корешки книг. В полках не было заметно ни малейшей щели. Она стала спускаться по лестнице и на последнем повороте наконец-то обнаружила Маркова и Джиппи. Все вместе они вышли в сад.
– Прелестное местечко, не правда ли? – заметил Марков. – Там, наверху, сущий ад. Кретин на кретине, и ни малейших признаков Томаса Корта. Мы видели, как ты стояла у окна. Мы помахали, но ты нас не заметила, и тогда мы укрылись здесь.
Линдсей не слушала. Она как завороженная оглядывалась по сторонам. Тайный сад, невидимый с улицы, невидимый из всех остальных зданий, кроме того, где она только что находилась. Туман стлался над живыми изгородями, стоял над темной и неподвижной поверхностью пруда. Здесь было тихо, как за городом – до ее ушей доносился только плеск воды, а шум приема здесь превращался в глухое жужжание невидимых пчел. Здесь не было слышно транспорта и не было видно города, только на противоположном берегу Темзы возвышалось какое-то промышленное здание, но в темноте и тумане его очертания напоминали скорее очертания собора. Сначала она шла рука об руку с Марковым и Джиппи, но теперь бродила сама по себе, прикасалась к каменному одеянию богини, источенному временем, к пьедесталу, на котором стоял пылающий страстью бог, потом она встала на цыпочки и коснулась слепых глаз нереиды.