Последняя фраза в фильме, которую обрывает режиссер Рой Мюллер:
— Так в чем моя вина? Я не понимаю, в чем же моя ви…
Да уж…Естественно, не в избытке ее сексуальности, которая в большом количестве пошла в услужение нацистской эстетике “сильного, молодого арийского тела”.
Все она прекрасно знала. Не знать этого она НЕ МОГЛА.
10 мая 1933 года. Нацисты у власти всего три месяца и десять дней. И уже: поздним вечером в сквере на Унтер-ден-Линден напротив Берлинского университета типовое факельное шествие, которое так горячило Лени, завершается огромной горой из горящих книг. Студенты весело тащат из библиотек книги Лиона Фейхтвангера, Стефана и Арнольда Цвейгов, Вальтера Ратенау, Альберта Эйнштейна, Зигмунда Фрейда, Марселя Пруста. Но не только евреев. В костер летят произведения немцев Томаса и Генриха Маннов, Эриха Марии Ремарка, Гуго Прайса (автора Веймарской конституции), американцев Джека Лондона и Эптона Синклера, англичанина Герберта Уэллса, француза Эмиля Золя…
После этого (и после постановки под нацистский контроль ведущих кинокомпаний вроде УФА) эмигрировал почти весь цвет немецкого кино: режиссеры Пабст, Циннер, Освальд, Дудов, актеры Элизабет Бергнер, Конрад Вейдт, Люси Маннгейм, Макс Ханзен, Отто Вальбург и многие другие. А очарованная Лени после письма Гитлеру в это время получает у него аудиенцию, с которого и начался ее взлет. В том же 1933 году Геббельс предложил «встать у руля» германского кинематографа Фрицу Лангу, самому крупному и известному немецкому режиссеру, автору национального киноэпоса «Нибелунги». Вечером этого же дня, не дожидаясь последствий, Фриц Ланг бежал из Германии. Эйнштейн уехал еще до прихода Гитлера к власти.
А Лени все свое: “Кто мог знать в 1934 году, что все так кончится”. Чего уж там знать в 1934, когда так началось еще за год до того.
Любопытная деталь:
“Лени Рифеншталь сблизилась с нацистским публицистом Юлиусом Штрайхером (Julius Streicher), которому она в октябре 1933 года передала все материалы касающиеся “еврейки Бэлы Балаш”, после чего он — как бывший сопродюсер Рифеншталь по её первому фильму “Голубой свет” — предъявил Балаш денежные претензии”.
То есть, самый чудовищный антисемит Германии, издатель кошмарного листка “Штурмовик” (Der Sturmer), гауляйтер Нижней Франконии и Нюрнберга, был другом и даже сопродюсером Лени! А от него она уж наслушалась. Он вообще ни о чем не мог говорить, кроме как о еврейских преступлениях и о необходимости тотального уничтожения евреев.
Дело зашло так далеко, что Гитлер вынужден был приструнить своего идеолога. Публично говорить то, что писал и говорил Штрейхер даже в 1940 году было не принято. Более того, этого (об уничтожении) вообще никогда было официально говорить нельзя. А в 1940 году Штрейхер слишком уж подставлял режим. На него официально был наложен запрет на публичные выступления (Redeverbot) и он был снят со всех постов. Правда газету, как свое личное дело он продолжал выпускать (она достигла тиража в полмиллиона) и Гитлер ее продолжал с удовольствием читать.
Что именно писал Штюрмер хотя бы для детей можно прочитать здесь: “Der Giftpilz” (“Поганка”) http://kleine-fuhrer.lenin.ru/2004-07.html
Зато этого маленького (роста) поганца и большого любителя порнографии (не это ли было базой его дружбы с Рифеншталь) повесили вместе с самыми главными преступниками в Нюрнберге, гауляйтером которого он был. Несколько строк о казни:
“Он шел ровно, но лицо его дергалось. Когда охранник остановил его на ступенях для формального опознания, он испустил пронзительный крик, от которого у меня похолодело в спине: «Хайль Гитлер!» Стоявший на ступенях американский полковник резко сказал: «Спросите его имя.» В ответ на вопрос переводчика Штрайхер крикнул: «Вы знаете мое имя!» На повторный вопрос приговоренный к смерти заорал: «Юлиус Штрайхер!» Дойдя до платформы, Штрайхер крикнул: «Теперь это идет к Богу!» На двух последних ступеньках его подтолкнули к месту под веревкой. Внезапно Штрайхер повернулся к свидетелям и уставился на них. И вдруг крикнул: «Пурим Фест 1946!» («Праздник Пурим 1946г.!» — то есть, свою казнь он приписывает еврейским козням, которые из нее устроили себе праздник — В.Л.). Вместо последнего слова Штрайхер крикнул: "Большевики вас когда-нибудь повесят!”
(пишет очевидец казни Г.Кингсбури Смит. КАЗНЬ НАЦИСТСКИХ ПРЕСТУПНИКОВ).
Не могла Лени не знать о расовых законах 1935 года. Не могла не знать о гетто. О жуткой милитаризации экономики. Не могла не знать об умонастроениях и даже планах верхушки Рейха — ведь она не раз встречалась с ними в теплых компаниях и разных узких сборищах “для своих”. Если уж не так высоко летавшая Мати Хари наузнавала на расстрел, то можно представить степень информированности Лени.
Лени Рифеншталь на съёмках «Триумфа воли» — очень символичная поза перед фюрером
Еще один яркий эпизод. Лени плывет на лайнере в США для презентации своей “Олимпии”. Прибыла на следующий день после “Хрустальной ночи” — “всенародного” еврейского погрома 10 ноября 1938 года.
На нее сыплется град вопросов: Как вы относитесь к событиям в Германии? Вы нацистка? Вы осудите погром?
«Я ничего не знаю, — бормочет Лени, — я не слышала ни о каких погромах, этого не может быть, я вам не верю!».
Она не слышала! Кстати сказать, никто не пишет, что на лайнере каждый день принимались радиограммы с новостями, которые распечатывались и клались на обеденные столы пассажиров. Зато за океаном все прекрасно слышали. ““Нью-йоркская антифашистская лига”, губернатор Нью-Йорка Фьорелло ЛаГуардия (Fiorello LaGuardia — в его честь назван аэропорт) и Комитет киноактёров (Motion Picture Artists Comittee) призывают к бойкоту как “Олимпии”, так и самой Рифеншталь. В Голливуде расклеивают антирифеншталевские плакаты. Рифеншталь делает ответный ход: встречается с режиссёрами Кингом Видором и Уолтом Диснеем, а заодно уж с автомагнатом, ярким антисемитом и поклонником Гитлера Генри Фордом. В США и Британии отказались от показа “Олимпии”.
После оккупации Польши Рифеншталь послали снимать туда хронику. Она своими глазами увидела унитожение мирного населения. Снимать отказалась, но ведь получила зримое подтверждение, что есть нацизм. После войны Рифеншталь два года была под следствием, ее обвиняли в том, что она использовала для массовок в своей картине «Долина» привозимых из концлагеря цыган. Но тут Лени снова уперлась: никаких цыган не знаю. Откуда их привозили мне неизвестно. Что с ними произошло потом, тоже не ведаю. Слегла в психиатричесую клинику. Тем дело и закончилось. Попала, правда, под люстрацию (запрет на профессии).
Все, все сексуальная Лени знала и понимала. Но продала душу дьяволу. В обмен на сексуальные утехи и творчество, в котором трудно усмотреть, где кончается эротический напор и начинается нацистская эстетика и идеология. Впрочем, от ее политико-сексуальной деятельности была и польза: остались чрезвычайно ценные кадры хроники о торжестве режима, которые сейчас являются свидетелями обвинения. Цена этих свидетельств, однако, очень высока.
Будем думать, что эта невероятная особа находится хотя бы чистилище.