У. Г. Я многое бы за это дал.
ШЕФ. Таких людей, как Дора, больше, чем принято думать. Просто надо раскрыть глаза. Ну, так я взвешиваю полкило гранат?
У. Г. Нет, я приобрету себе один единственный.
Шеф подает ему гранат, Утонченный господин уходит.
ШЕФ. От этого утонченного господина, Дора, держись лучше подальше. От него и от его колючего крыжовника.
5. У врача. Время обеденное, мир сыт и расслаблен
МАТЬ. Подарок судьбы! Ко мне вернулась моя дочь! Она говорит о себе: и что ей подходит, и что нет. Рассказывает, как прошел день, что ее тревожит, что веселит. Проявляет чувства. Снова смеется. За все последние годы мы не смеялись так много, как теперь за один единственный вечер.
ВРАЧ. И Дора не перевозбуждена?
МАТЬ. Это было правильное решение. Она опять человек. Если оглянуться на последние годы, меня охватывают угрызения совести, и я злюсь сама на себя. И на того врача с его проклятым честолюбием.
ВРАЧ. Он был убежден, что это самое лучшее для Вашей дочери.
МАТЬ. Может, Дора уже давно стала бы такой: вот здоровой, живой, жизнерадостной. Я имею в виду: за химической стеной годы летаргии.
ДОРА. (смеясь) За химической стеной
Годы летаргии.
МАТЬ. И правда, в этом рифма есть, случайно. Хорошо, что ты заметила.
ДОРА. (громко) За химической стеной
Годы летаргии.
МАТЬ. Видите, это просто чудо!
ДОРА. (почти в крик) За химической стеной
Годы летаргии.
МАТЬ. Хорошо, Дора, достаточно.
ДОРА. Конечно.
ВРАЧ. Что у тебя было за последнее время интересного?
ДОРА. У меня?
ВРАЧ. Да, расскажи.
ДОРА. Очень многое. Правда. Я наслаждалась. Правильное решение. Абсолютно. Правда. Могу только поддержать. Я двигалась дальше. Как личность, имеется в виду.
ВРАЧ. Хорошо, очень хорошо.
ДОРА. Если оглянуться на последние годы, меня охватывает…
Она вдруг умолкает.
МАТЬ. Ты не закончила фразу. Закончи ее.
ДОРА. Правда?
МАТЬ. Да. Ты сказала: если оглянуться на последние годы, меня охватывает… Что?
ДОРА. Если оглянуться на последние годы, меня охватывают угрызения совести, и я злюсь сама на себя. И на того врача с его проклятым честолюбием.
МАТЬ. (печально) Дитя мое!
6. В гостиничном номере. Слышны поющие
У. Г. Входите, прошу Вас, и садитесь. Может, тут вот, на кровать. У меня несколько тесновато, да и не убрано к тому же. Надеюсь на Ваше снисхождение. Девушка прибирает здесь только после обеда. Если кто порядок любит, приходится самому. А я порядок люблю.
Хотя я заплатил девушке. Имеется в виду, за уборку, понимаете? А это потери в деньгах, если самому убирать приходится. Дилемма! Ну, да ладно. Не хотите ли что-нибудь выпить, мадам? Вина? Пива? А может бокал шампанского? Приятно, что Вы так спонтанно можете принимать решения.
Дора не отвечает.
Да, болтливой сорокой Вас не назовешь. Но не волнуйтесь, для меня это не важно. Я только задаю себе вопрос: что такая женщина, как Вы, делает у овощного лотка? Можете не отвечать. Если мне будет позволено немного пофантазировать. Откуда Вы происходите? Где Ваши корни? В Вас есть нечто русское, не так ли? От той последней царской дочери, обедневшей, лишенной чести, выброшенной на берег, оказавшейся между картошкой и петрушкой. Оттуда берется это породистое, нежное, эта утонченная голубая кровь. Семья Ваша, я уверен, долгое время оставалась сама в себе, не смешиваясь в поколениях ни с кем другим, потому как другие были недостаточно хороши. Это и приводит к тому удивительному благородству черт, к подобной неспешности, к этой почти безучастности, царственной, императорской. Неужели я совсем не прав? А говорят, я неплохо разбираюсь в людях. И что мерцает в этих печальных глазах, как не воспоминания о кровавых воскресеньях и расстрелянных толпах. Я вижу в них обширные столетние парковые массивы и павшие той леденящей зимой посадки деревьев, дрова пожираются печкой-буржуйкой, единственной, что осталась от разнообразной меблировки просторных залов огромного дворца. И бесценные книги уже сожжены, картины и бальные наряды, и вот уже не осталось ничего, только старая медвежья шкура, давно уже теряющая шерсть. Подождите, не надо ничего говорить; я вижу это в Ваших глазах: вся семья собирается у огня, и старый, верный бледный, худой, больной камердинер бросает в печку последнюю чурку, и когда она догорает, вселенский холод охватывает зал, и врываются солдаты с примкнутыми штыками, в глазах их мерцает заря всемирной истории, она поджигает все вокруг, так что оно полыхает в зимней ночи, в которой они спасаются бегством. Ах, дорогая!