Поскольку у близнецов пока не было воспитателя, Цезарион решил обучить их некоторым вещам – цифрам, например. В один из дней он принес три игральные кости из серпентина и деревянный конус, чтобы научить их считать.
– Один, два, четыре, шесть, – объяснял он, показывая точки на гранях кубика.
В таких случаях, забыв о правилах, он без колебаний садился рядом с ними на пол, что являлось для него признаком дружеского расположения. Неужели девочка была этим тронута? Чувствовалось, что она стремилась доставить ему удовольствие: сосредотачивалась, хмурила брови, задерживала дыхание… Но когда он показывал ей на точку, означающую одно очко, ее постигала неудача.
– Четыре-два-шесть, – выпаливала она на одном дыхании. И повторяла: «четыре-два-шесть», какая бы ни была сторона кости, каждый раз боясь вздохнуть, когда он ее спрашивал. И он снова начинал объяснять… Но все было напрасно, по-прежнему звучало: «Четыре-два-шесть!» В конце концов, заметив раздражение принца, она начинала запинаться, пугаться, что-то бормотать, огорченная, что разочаровала его. А он, в свою очередь, чувствовал досаду, что не сумел скрыть этого разочарования. Отличный результат! Что касается Александра, то он даже не взглянул на кости и ничегошеньки не повторил, так как был увлечен ловлей кузнечика с помощью конуса.
В конце концов Цезарион сдался и положил три кости из зеленого камня в стакан, но вдруг, словно охваченный вдохновением, начал трясти его и делал это так долго, будто собирался бросить кости. Ага, на этот раз у него получилось привлечь внимание! Малыши обожали этот шум, они радостно вскрикнули и попросили его еще погреметь, и он снова стал трясти кости. «Еще! Еще!» Внезапно Александр в крайнем возбуждении бросился к старшему брату и попытался вырвать у него стакан. Он тоже хотел попробовать: «И я! И я!» Но Цезарион мгновенно выхватил стакан и стукнул его по пальцам:
– Не воображай, что когда-нибудь я позволю тебе что-нибудь у меня украсть!
И чтобы досадить юному захватчику, он протянул кости сестре. Девочка замерла в нерешительности. Тогда Цезарион стал настаивать:
– Бери же! Я дарю их тебе. Возьми, Клеопатра.
Впервые ее назвали этим именем, и она даже не была уверена, что обращались именно к ней.
– Клеопатра, теперь эти кости принадлежат тебе. Поверь, они очень красивы, и стакан тоже: он сделан из редкого дерева – мавретанской туи… Знаешь ли ты, где находится Мавретания[15]?
Она оглянулась вокруг, как будто Мавретания могла спрятаться за колоннами. Затем покачала головой.
– Я расскажу тебе о многих странах: об Африке, Италии, Германии… Ты будешь помнить, что этот стакан привезен издалека? Дальше, чем река Нил?.. Хорошенько его береги, это мой подарок.
Взволнованная, она взяла стакан двумя руками и неловко засунула его за пояс платья. Она чувствовала смущение, смешанное с восторгом, от этого неожиданно приобретенного тройного богатства: стакана, Мавретании и «Клеопатры».
До сегодняшнего дня она думала, что у нее не было другого имени, кроме маленькой куропатки или медовой голубки, когда она была послушной, и дрянного шакала, когда она вела себя плохо. Ведь из-за того, что ее звали так же, как Царицу, нянечки никогда не решались сказать ей: «А ну-ка, Клеопатра, подойди ко мне, сейчас я задам тебе трепку!» Они предпочитали не называть ее и принцессой, поэтому обходились многочисленными названиями птиц или сюсюканьями – целым собранием имен всевозможных животных, среди которых был даже крокодил… Сам Цезарион ее так называл.
Но когда его не было, когда он надолго уезжал в Мемфис, куда мать отправляла его учиться египетскому диалекту у местных жителей и поклоняться богам с бычьими головами, когда Цезарион не жил в Синем дворце Царского квартала, – она снова становилась маленькой принцессой без отца, без матери и без имени. Ящерицей на камнях, облаком на пасмурном небе.
Глава 4
Обстановка изменилась: детям по три с половиной года, их вещи упакованы, потому что Царица вместе с ними отбывала в Сирию.
Наступил переломный момент в жизни маленькой девочки, ведь это путешествие отлучит ее от груди кормилицы, от синевы мозаики и позолоченного неба и подарит то, чего ей так не хватало: непохожесть на других, а также боль, которую не почувствует ее брат-близнец, и привилегии, которые он с ней не разделит. Она внезапно ощутит свою неповторимость, поверит в собственную исключительность, она будет становиться и в конце концов станет Селеной. Ей предстояло настоящее рождение.
Но в тот момент, находясь на палубе корабля, она по-прежнему была только безымянной личинкой, зародышем маленькой девочки, едва вышедшей из пеленок, свернувшимся клубочком страдающим телом, которое плакало, кашляло, шмыгало носом, требовало Сиприс и чувствовало тошноту. Как только царские галеры достигли берегов Иудеи, ей стало холодно: постоянно шел дождь, пронизывающий насквозь ледяной дождь. Вопреки обыкновению, Царица с детьми села на корабль в самый разгар зимы. Обычно с октября по март суда стояли в порту: жители Средиземноморья, опасаясь неистовых штормов, объявляли о прекращении навигации в неблагоприятный сезон и снова торжественно «открывали» море с первыми погожими днями. Но Клеопатра хорошо переносила качку, потому что часто и помногу путешествовала, да к тому же ничего не боялась. Разумеется, она не была безрассудной, однако необходимость постоянно торопиться и делать сотни дел, как Цезарь, привела к тому, что Царица стала фаталисткой. Неужели после четырех лет молчания и забвения Марк Антоний вызвал ее к себе? Бросая вызов волнам, ветру и богам, она отправилась к нему, ведь от этого зависела судьба ее царства.
15
Мавретания (лат.