— Что ты придумываешь? — шепчу я в ответ. — У меня карие глаза.
— Нет, — упрямится Лешка, и наши лица сближаются еще на несколько сантиметров. — Сейчас они зеленые-зеленые.
Я хочу возразить и не успеваю. Наши губы встречаются, я закидываю локти за Лешкину шею и прижимаюсь к нему.
Одним поцелуем дело не кончилось. Выяснив, что выбранная нами поза не самая удобная для поцелуев, мы приступили к экспериментам. Серией перемещений нам удалось найти оптимальную позицию.
— Почему ты не спешишь домой? — полюбопытствовала я, удобно устроившись в Лешкиных руках.
— Ну, вообще-то дом вон он. — Лешка кивком указал направление.
— Ну и чего ты здесь сидишь?
— Здесь сижу не я, а мы с тобой. И это лучшие минуты за целые годы.
— У нас будет много таких минут, — пообещала я, легонько целуя его лицо. Лешка сощурился, словно кот, у которого чешут за ушком, и рывком поднялся, одновременно поставив меня на ноги.
— Пойдем. Только еще разок поцелуемся.
Она вышла на крылечко и, картинно опершись о столбик, с ласковой материнской улыбкой следила за нашим приближением. Я во все глаза смотрела на нее. Она выглядела старше, чем я себе воображала, по-видимому, продолжала считать себя обворожительной и вела себя как признанная красавица. Ее статная фигура и впрямь производила впечатление, а вот лицо ясно говорило о знакомстве хозяйки со многими пороками этой жизни.
Нет, не такой я представляла себе Лешкину маму. Испытывая разочарование и любопытство, наблюдала я за встречей матери с сыном.
— Здравствуй, мам, — улыбнулся Лешка и, обхватив рукой ее плечи, чмокнул в щеку. Женщина кокетливо прижалась к богатырской груди сына.
— Наконец-то ты дома, мальчик мой. — Она похлопала по щеке Лешки крупной белой рукой с тяжелыми кольцами из неизвестного металла.
Женщина ласкала Лешку с трогательной материнской нежностью, а мне почему-то казалось, что делает она это для меня, косится из-под тяжелых век, проверяя впечатление от спектакля.
Легкое удивление, мелькнувшее на Лешкином лице, подтвердило нетрадиционность происходящего. Неловко хмыкнув, он вывернулся из материнских рук и повернулся ко мне.
— Это Аля, — произнес он со смешной гордостью.
Его мать, словно очнувшись, взглянула на меня с растерянной улыбкой. Наши глаза встретились, ее улыбка превратилась в извиняющуюся.
— Ах, простите! — Она всплеснула руками и прижала их к пышной груди. — Я так соскучилась по сыну, что просто ничего вокруг не вижу, кроме него.
Она тяжело «спорхнула» с трех ступенек лестницы и встала напротив меня. Вблизи стало очевидным ее сходство с сыном. Черные глаза беззастенчиво ощупали мое лицо и фигуру. Я постаралась не показать, насколько мне неприятно нарочитое разглядывание.
Женщина уже знакомым мне жестом прижала руки к груди и сладко пропела:
— Какая вы красавица! И коса... Дивно. Никогда в жизни не видела такой косы. Это своя? Сейчас парики прекрасные, от натуральных не отличишь.
Я молчала, и Лешка кинулся мне на выручку.
— У Альки все натуральное. — Прыжком преодолев разделяющее нас расстояние, он защищающим жестом привлек меня к себе.
Его мать рассыпалась восхищенным смехом, но устремленные на меня глаза неприязненно блеснули.
— Какая вы хрупкая. Страшно смотреть, как этот медведь тискает вас. У вас, верно, не осталось ни одной целой косточки.
Она игриво погрозила Лешке пальчиком, подхватила одной рукой подол длинной оборчатой юбки и устремилась к лестнице.
— В дом, в дом! — командовала она. Я сразу пошла следом. Лешка настойчиво искал мой взгляд, но я шла, опустив глаза.
Мы вошли в дом, и он мне не понравился. Я бы не смогла объяснить причину вспыхнувшей нелюбви, но, находясь в доме, постоянно испытывала желание покинуть его. Странно, но мне казалось, что наша антипатия взаимна и дом отторгает меня.
— У нас не снимают обувь, — тем временем щебетала хозяйка. — Это некультурно.
А до такой степени затоптать некрашеный деревянный пол — культурно? — мысленно возразила я, стоя на пороге и не смея шагнуть на широкую половицу.
Лешка легко решил мою проблему. Он плечом отодвинул меня с порога, по-хозяйски уверенно ступил в дом, наступая мыском на пятки, снял кроссовки, поочередно попрыгал на каждой ноге, стаскивая носки, и уже через минуту пошлепал босыми ступнями в глубь дома, где скрылась его мать.
Испугавшись остаться одной, я быстренько скинула босоножки и почти бегом устремилась за ушедшими. Миновав коридорчик, все стены, которого были увешаны разнообразным тряпьем, я открыла дверь и оказалась на кухне. Солнце брызнуло мне в глаза через застекленную, словно веранда, стену, я зажмурилась и открыла глаза осторожно. У стены по всей ее длине помещалась стилизованная под старину широкая деревянная скамья, напротив нее — стол под новой блестящей клеенкой.
Я бросила взгляд на другую стену, уставленную различной кухонной утварью, и равнодушно отвернулась, завороженная игрой солнечных бликов на фиолетово-оранжево-зеленой поверхности клеенки.
— Папа уехал по делам. Вернется не раньше завтрашнего утра. Разумеется, эта девица тоже исчезла. Не удивлюсь, если потащилась за ним, — ябедничала Лешке его мать.
Лешка дернул плечом и обеспокоенно оглянулся. Увидел меня и сразу успокоился и заулыбался.
— Аль, ты, конечно, уже поняла, что эта девушка — моя мать. Ее зовут Мария Алексеевна.
Я коротко поклонилась. Мария Алексеевна неожиданно скопировала мое движение и рассеянно обернулась к Лешке. Клянусь, она про меня забыла и сейчас всячески старалась это скрыть. Видимо, желая устранить неловкость, она с любезной улыбкой протянула мне руку и представилась:
— Мария Истомина.
Что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я нараспев продекламировала:
И пусть я буду снова спотыкаться,
Падать, подниматься, слезы лить.
Лучше уж любить и ошибаться,
Чем, не ошибаясь, не любить.
Это были мои первые слова с момента появления в доме. Лешкина мать остолбенело смотрела на меня, пораженная наповал звуками моего голоса. Она что, не предполагала, что я говорящая? Оказалось, однако, что Марию Алексеевну удивила вовсе не моя способность говорить. Со слезами на глазах она благодарно потянулась к моей руке.
— Вы знаете мои стихи?
— Только эти. У моей мамы есть сборник начала семидесятых. Называется как-то романтично... поэты чего-то. Простите, не помню.
— Комсомольские поэты.
— Вот-вот. Запомнилось почему-то ваше имя и эти строчки.
— Это лучшее. А сборник самый первый. Я тогда еще в школе училась.
— В доме нет ничего, кроме сыра и чипсов, — заявила Мария Алексеевна и рассмеялась.
Мне стало неловко за свое непрошеное вторжение без продуктов. Но мне и в голову не приходило, что в доме Лешкиных родителей нас ожидает голод. Я растерянно взглянула на Лешку. Он оставался спокойным.
— Я все привез. Сейчас схожу, загоню машину и принесу всю жрачку.
Так вот чем занимался Лешка все утро. Закупал еду.
— Чудненько, Лешик! Умничка. Иди-иди. Ключи от гаража в обычном месте на гвоздике. А мы с Аленькой пока поболтаем, как две подружки. — Мария Алексеевна подталкивала Лешку к выходу.
Последнее ее заявление явно встревожило моего милого, и он выходил неохотно, бросая на меня опасливые взгляды. Я взяла его за плечо.
— Пойдем, солнышко, я провожу тебя до крыльца.
Я стояла на верхней ступеньке крыльца и, обхватив обеими руками его шею, целовала Лешку. Он, в свою очередь, крепко держал меня и подставлял лицо под поцелуи. Я отпустила его, он пообещал:
— Я сейчас. — И поскакал куда-то за дом.
Я постояла на крылечке, полюбовалась садом. Он понравился мне еще больше, чем час назад. Наличие сада примиряло меня с необходимостью пребывать в этом доме.
Я решила уехать сразу после знакомства с Лешкиным отцом. Лешка привез меня показать своим родителям. Пусть смотрят, раз ему этого хочется, а потом сразу прочь.