— Я думаю об окруженных коммунистах, — ответил Гофман.
— Пять тысяч партизан!
— Их больше нет.
— Разве?
— Вчера их всех перебили. Среди них — половина больных и раненых. Понимаешь?
— Это была хорошая охота, фельдфебель.
Гофман нахмурился. Он не любил подобных полицейских выражений. Нужно говорить о героизме. А охота ничего общего не имеет с ним. Это окружение более слабых, но опасных! И тут же довольно ухмыльнулся: в этих лесах нет больше никаких войск, кроме немецких!
Операция по окружению длилась четыре недели. Партизан атаковывали со всех сторон, но это, казалось, только прибавляло им силы: сдаваться они не собирались…
Гофман тогда еще не знал, что совсем недалеко от его роты по ущелью шагают семеро обезумевших от голода и усталости людей, от которых скоро будет зависеть его судьба.
И вот последняя страничка! Рота Гофмана расположилась в долине Волуйка, недалеко от студеной горной речки, приятный шум которой доносился между деревьями. Его солдаты в бою не участвовали. Кругом все затихло. Гофман был почти уверен, что теперь отсюда до самой Сардинии — все спокойно. По крайней мере, ему так хотелось верить.
На поляне, как два утеса, торчали большие палатки, за ними, под прикрытием густой листвы, виднелись палатки поменьше. У входа в офицерскую палатку валялась сумка с радиотелефонной аппаратурой. Внутри было жарко и накурено. У одной из стен Гофман увидел некое сооружение, похожее на стол. Бруно освободил место фельдфебелю.
— Что вы здесь делаете в такой день? — спросил Гофман.
Парень, сидевший возле палаточного оконца и опоясанный вперехлест ремнями, ответил:
— Собираемся сыграть в шахматы.
Гофман посмотрел на свои швейцарские часы. Они почему-то остановились.
— Сколько времени? — осведомился он.
— Что-нибудь около одиннадцати, — ответил один из сидевших.
Гофман взял плащ-палатку и, выйдя наружу, расстелил ее на земле. Следом за ним вышел Бруно.
— Не люблю, когда день начинается в лесу, — тихо сказал Бруно.
— А я люблю, — возразил Гофман, разглядывая вершины деревьев, — люблю утро в лесу. Вам это не напоминает утро в берлинском парке?
— Почему мы никуда не двигаемся, господин фельдфебель?
— Думаю, что завтра утром мы выступим.
Из ущелья доносилось дробное журчание воды, маня к себе прохладой, Гофман встал, и они вместе с Бруно направились к реке…
Больше страниц, исписанных почерком унтера, не было!
Остальное дописали мы, которых он собирался уничтожить всех до единого, как сорную траву.
И вот теперь, как ненужный хлам, по крутому склону закувыркалась его записная книжка, исписанная мелким почерком. Я махнул ей вслед рукой, словно подводя итог чему-то очень важному.
XIV
Мы сидим здесь всего два часа, а мне кажется, будто я испокон веку знаю эти громадные скалы. И хотя мы вырвались из кольца, опасность все равно подстерегает нас на каждом, шагу: местность кишит бандитами.
Минер впервые рассказывает о себе:
— Я много лет был возчиком вьюков. Еще до того как стали использовать грузовики, я перевозил через горы грузы для купцов. Тогда я и научился предсказывать погоду. Вот завтра, например, будет облачно.
— А как ты присоединился к Движению![6] — спросил Судейский.
— Я всегда держался левых взглядов, — ответил Минер. — Часто приходилось бывать в столице. Люди там политически более подкованы. С нами были какие-то молодые люди, студенты. Я всегда выступал против короля.
— А что ты делал до того, как вступил в Движение? Все время был возчиком? — поинтересовался я.
— Работал у одного предпринимателя из Сербии. Доставлял динамит и запалы и вместе с группой подрывников крошил скалы. Строили дорогу. Там я встретил одного техника. Он был в конфликте с властями. Неплохой человек! Однажды мне удалось укрыть его от жандармов. — Минер произнес это с гордостью. — Правда, он был не особенным революционером, но хотел сделать все, что мог. И всегда хорошо относился к людям.
Минер замолчал. Он сидел перед нами, огромный и хмурый, с серьезным лицом и печальными глазами. Щеки его впали, еще больше посеребрились виски. Сила Минера таяла на глазах. На лбу у него появилась глубокая морщина.
Я представил себе, как он орудует тяжелым молотом где-нибудь под огромной глыбой, как дрожит под его ударами стальной шкворень, вонзившийся в камень. Мне доводилось видеть, как рабочие разбивали скалы, прокладывая дорогу к алюминиевой фабрике.