— Очень ты переменился, — сокрушенно произнес он, и в его голосе я снова уловил жалостливые нотки.
— Как в этом краю? — спросил я.
— Трудно. Прошла огромная армия. Забрали все, что не удалось спрятать.
— Кто-нибудь пострадал?
— Нескольких человек отправили в лагерь. Я скрылся на это время.
— А сейчас?
— Никого нет. Внизу, в Жупе, стоит их дивизия. В соседнем селе — вспомогательные части. А поскольку они мусульмане[7], сюда пока не ходят. Но люди напуганы.
— Ладно, — сказал я. — Не так страшно.
— Ты один?
Я помолчал, но, решив, что терять нечего, ответил, что нет, не один и что иду на поиски части.
Все это время дети не сводили с меня широко раскрытых глаз. Мой вид вызывал у них не жалость и не страх. В их взглядах я читал восхищение. «Вот почему, — подумалось мне, — мы рассчитываем на молодежь. Пусть у нее мало жизненного опыта, но она острее чувствует все новое, все то, что делает нас прекрасными. Пусть старые, искушенные в жизни люди считают нас безумцами. Дети наши безошибочным инстинктом воспримут все хорошее от нас».
И словно опасаясь за своих ребят, мать резко крикнула им:
— Спите!
— Ты не боишься ночевать здесь, Грабовац? — спросил хозяин.
— Я давно не сплю в доме.
На его лице промелькнула радость. «Хорош он, если радуется, этому!»
— Принеси поесть, жена.
— О! — выдохнул я.
Теперь я прощал ему и его страх, и его жалость. И мне уже было не до того, как глядят на меня дети. Передо мной лежал большой каравай ячменного хлеба, отливавший золотом. В нем, наверное, было добрых три килограмма. Но чтобы выглядеть более или менее пристойным в своем великом голоде, я спросил:
— Как у вас с едой?
— Есть, — отвечал хозяин, — картошка и зерно. Ты ешь, не гляди на нас.
Чем больше я ел, тем ощущал больший голод. И только сознание, что все это я смогу отнести товарищам, в лес, остановило меня. Хозяева сунули хлеб и сыр в старую вязаную сумку, которая предназначалась мне.
Прощаясь с ними, я еще раз поймал на себе детские восхищенные взгляды. Для них я был герой из сказки…
XVIII
Когда же мы узнали о выходе из кольца? Наверное, в то утро, когда мимо в спешке прошли последние немецкие части. Мы находимся теперь вне огромного войска, насчитывавшего пятьдесят тысяч солдат. Они скрылись по направлению к Италии.
И вот мы в деревне!
На кустах поблескивают капли недавнего дождя. В дорожной грязи — многочисленные следы солдатских ботинок. Ямки от гвоздей на подковах ослов. Конский помет посреди проезжей части. Брошенное в спешке детское пальтецо. Ничего больше! Вот какая-то обгорелая стена, вместо окон зияют черные дыры. Мы заглянули внутрь. Рядом со мной были Адела и Минер. Волосы встали дыбом от того, что мы увидели.
Внутри валялись обгорелые трупы мужчины и женщины. В затылке мужчины — штыковая рана. У женщины была глубокая рана на груди. У дома лежала мать с ребенком лет пяти. У обоих перерезано горло. Возле забора скорчился, будто во сне, расстрелянный мужчина. Посредине села — еще два обгорелых дома, на дороге — воронка от снаряда. В другом конце села рядом с нивой лежала мертвая крестьянка, девушка одних лет с Аделой. Одежда ее разорвана, вся в крови.
Мы прочесали село. Ни души и ни крошки! Только вокруг колосились хлеба. Огородов нет. Грядки лука растоптаны. На краю села нас встретил скорчившийся пес с остекляневшими глазами. Трехлетняя девчушка убита в спину.
— Жители ушли, — произнес Минер.
— А эти? — спросил я.
— Эти остались. — От его слов мне стало жутко.
Рябая плакала.
День угасал. Ускользал, как птица из рук. Минер направился из села; Да, если кто нападет на нас, Минер сумеет выбрать такую позицию, что оправдает даже нашу смерть!
Мы шли часами, надеясь найти другое село. А у меня было такое чувство, будто кружим вокруг смерти.
— Йован пошел за водой, — сказала мне Рябая на одном из привалов.
Я присел рядом со стариком на согретую солнцем поляну.
— Он пошел, чтоб разведать местность, — объяснил старик.
— Что-нибудь еще просил передать?
— Только это и сказал.
— А мы?
— Знает, что, пока он не вернется, мы останемся на месте, — заметила Адела.
— Вон он, — проворчал старик.
Йован сел возле Аделы и с улыбкой помахал мне рукой:
— Слушай, мы еще держимся.
Я кивнул.
— Дай залатаю тебе рукав, — сказала Адела Йовану.
— Смотри, не зашей мне его, — возразил Йован. — А то придется распарывать.
7
В годы народно-освободительной войны от рук хорватских и сербских националистов погибло много мусульман. Для защиты своих сел мусульмане создавали специальные, мусульманские отряды. — Прим. пер.