Раньше, несмотря на все мои странствия, разгадывание тайн и любовные приключения, я все еще был мальчиком, доверяющим всему миру — или, точнее, верящим, что мир, каким бы огромным он ни был, тем не менее, является понятным местом, восприимчивым к разуму, как и люди в нем. Люди, особенно незнакомые, могли быть загадочными, но это было неплохо; это было поводом для волнения, потому что тайны существовали для того, чтобы их разгадывать, и разгадывание их доставляло удовольствие. У каждой тайны есть разгадка; и из-за самой их близости самые близкие нам люди были наименее загадочными. По крайней мере, так считал я.
«Мир не так прост, как ты думаешь, — говорил мне Антипатр. — И он никогда не будет таким снова».
Мои первые дни и месяцы одиночества в Александрии часто были томительными, но никогда скучными. У меня было ровно столько денег, чтобы прокормиться, а это все, что нужно молодому человеку. Кроме того, как и предсказывал Антипатр, я начал искать работу, идя по стопам своего отца. Он называл себя Искателем, хотя очень часто я ловил себя на том, что играю роль хорька или ласки, роясь в чужом мусоре. Молодому римлянину в оживленном чужом городе все тайны, для разгадки которых меня нанимали, казались экзотическими и заманчивыми — чем грязнее и причудливее, тем лучше.
Я продолжал изо всех сил пытаться примириться с обманом Антипатра. Благодаря нашим совместным странствиям я собственными глазами увидел великолепие греческой цивилизации. Антипатр любил этот мир и отчаянно хотел сохранить его любой ценой. Он был поэтом, который решил посвятить свои последние годы делу спасения грекоязычного мира от господства Рима, чего мог добиться только Митридат, которого он тоже считал греком. Ради этого Антипатр был готов пожертвовать всем остальным, включая мое доверие к нему. Мои чувства по этому поводу менялись день ото дня, иногда от часа к часу.
Однажды вечером, когда начали появляться звезды, я сидел на ступенях Храма Сераписа, глядя поверх города на далекий Фарос, когда меня внезапно посетило сомнение. Оно, должно быть, месяцами теплилось в моем сознании, занесенное туда Никанором. Он был уверен, что Антипатр был предателем их дела — и сказал об этом Анубиону перед тем, как убить того, предав проклятиям “старого сидонца”. Конечно, Никанор был сумасшедшим. Но сумасшедшие не всегда ошибаются.
А что, если Никанор был прав насчет Антипатра?
Возможно ли, чтобы Антипатр был двойным агентом? Может быть, он только притворялся, что поддерживает Митридата, а на самом деле был верен Риму? Если это так, то может ли быть такое, что мой отец знал об обмане и принимал активное участие в нем? А может быть это мой отец был автором этой затеи? Что я на самом деле знал о деятельности и связях моего отца?
Если мой отец действительно работал на римский сенат, а Антипатр был двойным агентом, то они обманули меня оба — конечно, для моего же блага. Я нашел эту запутанную идею одновременно тревожной и несколько утешительной.
«Остановись, Гордиан! Ты начинаешь вести себя так же безумно, как Никанор», — сказал я себе. Но червь сомнения не унимался.
Откуда мне было знать правду? Я молился, чтобы боги сохранили моего отца от всех бед, и чтобы я снова увидел его в Риме. Я молился, чтобы они защитили и Антипатра, чтобы я мог поговорить с ним хотя бы еще раз. Но мир — не надежное место, и молитвы не всегда бывают услышаны. Что, если я никогда не узнаю правду?
Сидя на ступенях храма, я смотрел на непоколебимый свет Фароса — точку устойчивости в неустойсивом мире. Я желал положить конец всем своим сомнениям, зная, что этому не суждено сбыться. Это была зрелость, из которой не могло быть пути назад: знать, что некоторые тайны, возможно, никогда не будут разгаданы, а на некоторые вопросы никогда не получу ответов. Но, тем не менее, мужчина всегда должен быть настойчивым
* * *
«Почему именно семь? — спросил я как-то Антипатра. В то время мне и в голову не пришло спросить: — Зачем вообще составлять список?»
Теперь я знал. Список отделяет то, что есть, от того, чего нет. Список можно запомнить и освоить. Список упорядочивает хаотичную вселенную.
С такими мыслями в голове я стал проводить большую часть своего свободного времени на ступеньках библиотеки, слушая учителей и философов, которые свободно делились своей мудростью со всеми, кто хотел их слушать или осмеливался спорить. Были представлены все научные школы. Я слушал стоиков, скептиков, циников, эпикурейцев и неоплатоников, а также вавилонских астрологов, любящих наблюдать за звездами, и еврейских мудрецов, сочиняющих истории.