Поскольку у меня был план, он состоял в том, чтобы встретиться с одной или обеими вдовами, очень быстро заверить их в моих миролюбивых намерениях (чтобы уберечь их от того, чтобы меня избили дубинками или сбросили с балкона), а затем сообщить им об опасности, грозящей им, и только потом дать им понять, что я подозреваю правду. Но получилось так, что планы, как бы тщательно или небрежно они не были составлены, имеют свойство расстраиваться неожиданным образом. В связи с этим, то, что, как я думал, должно было произойти в дальнейшем произошло в начале.
С балкона я прошел через небольшую, но красиво обставленную столовую. Обнаружив, что эта комната пуста, я прошел по короткому коридору, где вошел в первую комнату, в которую попал и которая оказалась гардеробной юной Коринны. Так как она оказалась обнаженной, когда я вошел, и собиралась надеть на себя нижнее белье с помощью ее матери, я сразу понял, что мои подозрения были верны. Коринна не была ничьей вдовой и ничьей невесткой.
* * *
Я ни слова не сказал Антипатру о том, что я сделал, и не видел пока способа рассказать Битто обо всем, так как именно на Битто я возлагал свои надежды и надежды ее соседок, чтобы остановить горячую голову от опрометчивого поступка.
Вечером после ужина Антипатр удалился в библиотеку. Битто заметила, что мне не терпелось поделиться с ней чем-то. Сначала я взял с нее обет перед статуей Афродиты в ее саду никому не открывать то, что я собирался ей рассказать, потом мы удалились на балкон и сели под звездами.
Сначала я поделился с ней тем, о чем догадался: она подняла брови, но не сказала ни слова, а потом объяснил, как я подтвердил это, вторгнувшись к ее соседям.
— Но как же так получилось, что ты еще жив? — сказала Битто, когда я рассказал ей о своей встрече с обнаженной Коринной. — Наказание, которое получил Актеон, увидев обнаженную Артемиду, ничто по сравнению с тем, что сделала бы я, если незнакомец вдруг появился в моей комнате, когда я раздета!
— Эти двое, конечно, мне не обрадовались — сказал я, сильно преуменьшив шум их первоначальной реакции. — Поэтому мне пришлось говорить очень быстро, уклоняясь все время от ваз и других вещей, которые они бросали в меня, чтобы убедить их, что я нахожусь здесь, чтобы помочь им. На самом деле мне повезло, что я увидел Коринну обнаженной. Если бы я встретился с ней в ее черном траурном одеянии и высказал то, что я думал о ней, она и ее мать, почти наверняка, все отрицали бы, не обращая внимания на то, что я говорил. Но поскольку я увидел все своими глазами, не было смысла убеждать меня, что я не прав. И когда я убедил их в угрозе, исходящей от твоего вспыльчивого друга, и сказал им, что хочу остановить его, они поняли, что я им друг, а не враг. Они соорудили вокруг себя такую стену секретности, что уже не доверяли никому, кроме своих рабов и друг друга. Когда Трифоса, наконец, решила рассказать мне все, она даже заплакала от облегчения. Думаю, она давно отчаянно хотела поделиться с кем-нибудь этой правдой. Так ты можешь это сделать, Битто?
— Что сделать?
— То, что я им обещал: сбить со следа твоего вспыльчивого друга, заставить его отказаться от своего обещания предъявить им обвинение.
Битто отмахнулась от вопроса,небрежно взмахнув рукой: — Это не будет проблемой. Я скажу Стратону, что мы все ошибались насчет двух вдов, что я долго разговаривала с ними, чтобы прояснить ситуацию, и теперь вижу, что все эти слухи об убийстве совершенно беспочвенны.
— И Стратон просто поверит тебе на слово?
Битто сузила глаза: — Ты сомневаешься в моей силе убеждения, Гордиан?
Я задумчиво кивнул: — Я слышал о таких людях — рожденных по образу бога Гермафродита, имеющих части обоих полов, — но я никогда раньше не встречал таких людей.
— Да, — сказал Битто, — но их встретить можно только в определенных храмах и только во время определенных священных ритуалах. Многие верят, что такие люди обладают магическими способностями, а их особенность является признаком божественной благосклонности, которая особенно подходит им для выполнения некоторых священных функций — например, в качестве рупора оракула. Когда Трифоса родила и увидела двуполого ребенка, она могла бы провозгласить правду, а не скрыть ее.