- Давай помогу.
- Помоги, если хочешь. Я только полминуты передохну...
Лопатка была довольно острая. Легко резала тонкие корни и глинистые комки. Но это у меня легко. Надо сказать, я сильная. А у мальчонки-то руки-прутики. И все же он очень скоро сказал; - Ну, все. Теперь я.
- Подожди. Я же только начала.
- Нет, теперь я... - И потянул лопатку. Я отдала, но через минуту взяла снова.
Скоро мы углубились больше, чем на полметра.
- Хватит, наверно? - выдохнула я.
- Да... - Он опять приоткрыл кота, быстро, почти украдкой, погладил его, завернул, поднял, прижал к груди. - Я сейчас... положу.
- Постой...
Я быстро отошла, нарвала лопухов, застелила внутри рыжую от глины яму (из нее почему-то пахло картофельными грядками).
Мы вместе уложили кота. И сверху тоже закрыли лопухами. Потом засыпали - мальчишка лопаткой, я ладонями. Слегка прихлопали землю.
- Давай положим сверху дерн...
Мальчишка смотрел вопросительно: не знал, наверно, что такое дерн. Глаза у него были странные - темно синие, с длинным разрезом, почти до висков. Как на портретах персонажей древне-индийского эпоса (а, может, вообще как у инопланетянина). Нос же - совсем не индийский, "ванькин", картошка с двумя дырками... Я лопаткой вырубила прямоугольник земляного слоя с подорожниками и клевером. Мальчишка понял, стал помогать, мы вместе уложили дерновый пласт на глину. Выпрямились.
- А не слишком заметно? - Он опасливо глянул из-за плеча. - Вдруг разроет кто-нибудь. Назло...
- Кто не знает, не обратит внимания...
Кажется, мальчишка всхлипнул. Чуть-чуть.
- Знаешь, все-таки хорошо, что он жил на свете, - сказала я. - Он тебя радовал.
Ты будешь его помнить. И получится, будто он все еще живет...
Мальчишка то ли кивнул, то ли уронил голову. Шепнул:
- Да... Я... наверно, буду сюда приходить...
- А как его звали... то есть как зовут?
- Как по правде, не знаю. А я звал "Умка". Он откликался.
- Значит, Умка и есть... А тебя как звать?
Он сказал без охоты, но сразу:
- Лоська.
- Это... от какого полного имени?
- Все-во-лод... - толчками выдохнул он шепот.
- Тогда почему не Сева? - Я говорила, чтобы отвлечь его, потому что боялась: вдруг заплачет (да и сама могла).
- Не знаю... - устало выговорил Лоська. - Так зовут с давних пор... А иногда - "Лосёнок". Это мама...
В нем, несмотря на беспризорный вид, не было никакой ощетиненности. К другому такому попробуй сунуться с вопросами, пошлет на край света и еще добавит вслед.
А этот... может, просто обмяк от горя?.. Имя "Лосёнок" ему подходило. Такой же лобастый, губастый, с тонкими ногами-руками и, кажется, доверчивый. Ну, наверно, не со всяким доверчивый, но со мной-то по-хорошему...
- А я Женя. - И добавила, чтобы внести ясность. - Мезенцева.
Лоська понял. И, кажется, чуть улыбнулся:
- Я сперва подумал, что ты парень. Не разглядел.
- Немудрено... - хмыкнула я. В самом деле - волосы, подстриженные по уши, джинсы, мальчишечья футболка. И под футболкой... ничегошеньки незаметно. Разве если только очень приглядеться...
- Нет, теперь-то я понял, - Лоська улыбнулся заметнее. - Парни такими не бывают.
- Какими "такими"?
- Ну... ты заботливая. - И он втянул воздух носом-картошкой.
Я с облечением сменила тон:
- Да. Очень заботливая. И главная забота о твоем умывании. Посмотри, ты весь перемазанный.
Он и правда был в земле и глине, в травяном соке, в прилипших стеблях и листиках. Даже в волосах глиняные крошки.
Лоська не стал спорить.
- Да, здесь недалеко есть колонка.
- Какая колонка! Тебе надо в ванну с головой!
- Во-первых, - сказал Лоська отчетливо, - нет у нас дома никакой ванны.
Во-вторых, я не смогу попасть домой. Я забыл надеть на шею ключ, захлопнул дверь, а мама придет лишь вечером.
Я про себя отметила, какая у Лоськи правильная речь, вовсе не уличный "базар".
Даже сказал "надеть", а не "одеть", что и среди нынешних тележурналистов редкость. Поучиться бы у мальчишки депутатам всех мастей с их "намерениями", "в этой связи", "властями предержащими", "возбужденными делами", с их "эканьем" и "меканьем"... Но речь речью, а чумазости от этого не меньше.
- Пойдем-ка, Лоська, ко мне.
- Да ну... - он впервые заметно смутился. Вытащил из сандалеты ступню, начал чесать правой пяткой левое черное колено. - Зачем...
- Отмоешься, поедим чего-нибудь... Не бродить же тебе таким пугалом до вечера.
- К сожалению, я всегда пугало, - равнодушно сообщил он. И вдруг согласился: - Хорошо, пойдем.
Сперва я думала, что его толкнуло на согласие это мое "поедим чего-нибудь". И только много позже поняла: нет, наверно, не только это...
Мы с минуту еще постояли над дерновым холмиком. Я сама не заметила, как положила руку на Лоськино плечо. И он этого, кажется, не заметил. Потом пошли мы к улице Машинистов. Лоська не спрашивал, далеко ли. Сперва шел молча, а потом стал рассказывать про Умку. Уже без слезинок в голосе, а словно о живом. Как Умка ждал его каждый день на лавочке, как деликатно, без жадности, принимал угощение:
остатки рыбных консервов, вареную картошку, селедочные головы и обрезки колбасы.
Как играл, будто котенок, сделанными из травы "мышками", как иногда (не часто, правда) просился на руки и клал голову на Лоськино плечо... А при прощании Умка вел себя спокойно, никогда не увязывался следом.
- А ты не думал взять его домой?
- Нет... Мне кажется, он не хотел. Он был вольный кот, гулял сам по себе, как в той сказке...
Я подивилась, что Лоська знает Киплинга. Не ведала еще тогда, какой он книгочей.
В подъезде Лоська оробел опять:
- А дома у тебя кто-нибудь есть?
- Никого нет. Шагай...
3
Я ввела его в ванную, велела "отдраивать себя как следует", но потом увидела в открытую дверь, как осторожно он трогает мокрыми пальцами перемазанные щеки и шагнула через порог.
- Ну-ка, радость моя...
Сдернула с грязнули майку, нагнула его над ванной, пустила тугую горячую струю, взяла мыло. Лоська не упирался, только один раз дурашливым шепотом сказал "спасите". Я вымыла ему голову, оттерла тощие плечи и спину. Отскребла суровой мочалкой грязь с локтей и коленей Подумала, что надо бы постирать его штаны и майку, но не решилась. Ладно, все же чище стал... Я сама вытерла его махровым полотенцем.