И снова едва не выронил поднос. Справа, неподалеку от транспортера для грязной посуды, сидела Розета. За столом не было никого, кроме нее. Мне ужасно захотелось подсесть к ней, но демонстрировать свой неприличный нос я не отважился. Меня удивила ее внешность — она опять совершенно изменилась. Куда подевалось худое лицо, смотревшее на меня из окна Главовского института? Я видел полные щеки, толстую шею, плотно обхваченную воротником, мясистую спину, запихнутую в черную форменную сорочку — в общем, поперек себя шире, как говорят в народе. Разве под силу кому-нибудь так быстро поправиться? Ее форма словно была ей мала, она сдавливала ее тело. Полицейский, плененный собственной униформой. Женщина, плененная собственным телом. Перед Розетой стояли одна глубокая и две мелкие тарелки. Все три были пусты. И еще три вазочки. Одна — почти пустая, а две полные. Ванильный пудинг с малиновым соком и взбитыми сливками. Первую вазочку она опустошила как раз в тот момент, когда я проходил мимо. Оглянувшись, я заметил, как она отодвинула ее в сторону и потянулась за второй. Виду Розеты был несчастный. Я заставил себя идти дальше.
Лента транспортера скрипела, перекрывая шум голосов, грязные тарелки тряслись и позвякивали. Мне вдруг представилось, что все эти неаппетитные объедки, уезжающие в кухонное закулисье, исчезают в ненасытной утробе Розеты. Я быстро выглянул из окна, чтобы успокоить нервы видом высокого неба. В нем кружила стая воронов.
За едой Олеярж завел речь о молодых людях, пропавших на прошлой неделе. Их родители рассказали, что им было по семнадцать лет и что они учились в языковой гимназии — впрочем, довольно посредственно. В последнее время они очень сблизились, часто навещали друг друга, вместе ходили на концерты. Полиция, разумеется, предположила, что подростки сговорились и убежали из дома, но родственники с этой версией не согласились, потому что семейные конфликты, если таковые и случались, были мелкими. Тогда следователи решили, что речь идет о тайной поездке за границу, о которой родителям предстояло узнать лишь постфактум. Однако молодые люди не взяли с собой ни вещей, ни документов. Оба ушли одетые по сырой погоде, и тот, что прихватил скейтборд, сказал матери, что должен встретиться с приятелем на площадке под Новой Сценой.[42] Домой он обещал вернуться до полуночи. Полиция все еще разрабатывала версию тайной поездки; Олеярж напомнил мне, какой популярностью совсем недавно пользовались путешествия в Амстердам.
Я возразил, что это относилось к временам, когда в Праге было не так-то просто достать наркотики. Он махнул рукой — мол, ему об этом известно, но надо же было продемонстрировать родителям, что полиция знает свое дело. А по правде говоря, следствие топталось на месте, сыщики надеялись, что мальчишки все-таки где-нибудь загуляли и объявятся в начале недели. Но они не объявились. Я понял, что, возможно, ошибся, когда несерьезно отнесся к их исчезновению.
Когда мы пили кофе, к нам подсел шумный человек в белом халате и яростно набросился с ножом на жесткую говяжью отбивную. Его черные сальные волосы отливали металлическим блеском, а кончики густых, старомодных и ухоженных усов того же цвета слегка загибались кверху. На носу у него сидело пенсне, которое в сочетании с белым халатом должно было бы придавать ему вид неприступный и самоуверенный — но этому мешал исходивший от неряхи резкий запах пота. Казалось, усач сошел с какого-нибудь пожелтевшего от времени дагерротипа девятнадцатого века.
Я был уверен, что уже видел его раньше, да и он, жуя, поглядывал на меня так, словно мы с ним встречались, причем встреча эта была не из приятных. Олеярж представил мне его как доктора Труга, судебного патологоанатома и университетского преподавателя анатомии. И тут меня осенило — я вспомнил, где его видел. В первый раз это было в минувший понедельник, когда он после долгих отнекиваний приехал к Центру конгрессов за ногами убитого Ржегоржа, во второй же раз я встретил его в пятницу в коридоре Главовского института. Может, именно он и резал того единорога?
Он вспомнил меня, он умел наблюдать так же хорошо, как я. И немедленно пристал с вопросом — что это я делал в пятницу в институте? Поисками знакомого я отговориться не мог, он наверняка знал там абсолютно всех, поэтому я с каменным выражением лица заявил, что занимался расследованием, а каким именно — это служебная тайна. Услышав мои слова, полковник сощурил глаза, однако ничего не сказал. Только вынул из кармана носовой платок и приложил его к правому уху. Труг пожал плечами и задал вопрос, который заставил меня поперхнуться кофе: есть ли что-то общее между моим расследованием и разбитым окном в анатомичке? Я бросил взгляд на Олеяржа. Тот, наполовину скрывшись за батистовым платком, еле заметно покачал головой. Тогда я сказал, что впервые слышу о каком-то разбитом окне.
Во время еды Труг смачно повествовал нам о результатах теста на присутствие крови на лезвии пилы. Тест оказался положительным. Я довольно улыбнулся. Олеярж, который сегодня владел собой на удивление хорошо, молча кивал. Он одарил меня взглядом, в котором одобрение (удвоившее мое довольство собой) сочеталось с иронией по поводу моей чисто детской радости. Когда эту радость заметил Труг, он мрачно повернулся к полковнику и дальше уже говорил только с ним. Мол, ему приятно было нас обрадовать, но, к сожалению, не обойдется и без разочарования. По собственной инициативе он попытался сравнить образец крови с пилы с кровью из найденных ног, но у него ничего не вышло. Грязная вода Ботича, полная химикалий, так разрушила металл, что эксперт вообще с трудом сумел распознать присутствие крови. Ее группа и давность образца неизвестны.
После обеда я отправился к старику, позвонившему во вторник в полицию. Он жил неподалеку, на Липовой улице, сразу возле перекрестка, над которым тянулся к потемневшему небу конус Святоштепанской башни.
Человека звали Вацлавек, и он отказался впустить меня, потому что я был без удостоверения. Мой совет позвонить в полицейское управление, где меня знают, он проигнорировал. Говорил он со мной через щель — дверь была на цепочке. Я плохо видел его лицо, разглядел только красную полысевшую макушку, крючковатый нос, мешки под воспаленными глазами и морщинистую тощую шею. Он был нелюбезен, лишь повторял, что все уже рассказал полиции. Корона пропала, он сам это видел, кто-то ее украл, а потом вернул на место. Большего я от него добиться не мог, и если бы не моя нога в щели, он вообще захлопнул бы дверь. Я попробовал перебить его несвязные речи вопросом, что же он видел, когда «этой самой короны» там не было, но он в ловушку не попался, продолжая твердить, что ничего. Я предпринял последнюю попытку выяснить хоть что-нибудь — спросил, является ли корона, о которой он говорит сейчас, той самой диадемой, о которой он говорил в прошлый раз. В ответ Вацлавек проворчал, что да, конечно, и с силой наступил на мою ногу, заклинившую дверь. Больно мне не было, однако я инстинктивно ее отдернул. При этом я подцепил ботинком стариковскую тапочку и вытащил ее наружу. Дверь захлопнулась. Я звонил, но он не отозвался. Тогда я сунул тапочку в дверную ручку и отказался от дальнейших попыток побеседовать со свидетелем исчезновения короны, «принадлежащей нам всем». В душе я выбранил полковника, поручившего мне дело, с которым не справился бы и самый талантливый из его детективов.
Как я и предполагал, снег быстро растаял, но было по-прежнему холодно. Я мечтал о теплой комнатке в квартире госпожи Фридовой и о книгах, которые вот-вот начну читать, растянувшись на мягком ковре. Если бы я знал, что ждет меня после возвращения, я бы не стал так торопиться.
Только я переступил порог, как госпожа Фридова сообщила мне, что ключ, которым я открыл дверь, я должен вернуть ей еще до конца месяца. Она стояла в передней и тряслась как осиновый лист; это было негодование, но в ее глазах я прочитал и страх. Эти ошеломляющие слова наполнили меня ужасом, однако же я спокойно попросил у нее объяснений. Мы уселись в ее маленькой комнатке, куда я заходил только изредка. Над телевизором, прятавшимся под вязаной накидкой с изображением роз и гранатов, висело потемневшее распятие.
42
Театральное здание, построенное в 1981–1983 годах на Национальном проспекте. Там размещаются знаменитый театр «Латерна магика» и административные службы Национального театра.