Ассунта говорить не могла, только плакала от счастья. Поэтому вопрос задала тетя Розина:
– Скажи, деточка, почему ты такая невезучая? Отродясь не видала, чтобы кто столько бед перенес.
– Дело не в невезении, – отвечала Стелла. Перед мысленным взором по-прежнему стоял призрак. Три года назад та же невидимая рука стиснула ее пальцы в свином загоне. Тогда Стелла еще сомневалась, еще думала: может, мерещится. Теперь сомнения отпали. – Это все из-за Стеллы. Той, первой, которая умерла. Она хочет моей смерти.
– Что ты, Господь с тобой! Быть того не может! – замахала руками Розина, а Четтина неожиданно выдала:
– На Стелле лежит проклятие.
Розине сделалось смешно.
– Вы уж определитесь, милые, призрак нашу Стеллу преследует или ведьма ее заколдовала.
Стелла качнула головой – и зря: в затылке запульсировала боль.
– Не знаю, тетя.
Голос был как козье блеянье.
– Может, и призрак, и ведьма разом, – прошептала Четтина.
После этого случая Стелла в школе не появлялась. Четтина тоже. Их образование завершилось, когда старшей из сестер Фортуна было девять, а младшей – семь лет. Стелла и Четтина знали алфавит, умели произнести несколько базовых фраз на итальянском языке, изобразить римское приветствие. Вдобавок Ассунта сама научила их сложению и вычитанию. Стелла и Четтина помнили наизусть песни, которые певала маэстра Фиорелла, не сомневались в правомерности гендерной сегрегации, а также в том, что при ограниченных ресурсах мальчиков этими самими ресурсами оделяют в первую очередь, а девочек – по остаточному принципу. Маэстра Фиорелла наглядно преподавала битье на жалость и манипуляции с чужой добротой. Ее ученицы были привиты от чувства вины, происходящего, когда из любой ситуации извлекаешь максимальную пользу. Время покажет, какие уроки в жизни всего важнее.
Спустя неделю после третьей Стеллиной недо-смерти в Иеволи без предупреждения появился Антонио Фортуна. Жена не имела о нем вестей целых семь лет. Как ни старалась Ассунта скрыть страх и смятение, Стеллу провести у нее не вышло.
Стелла не помнила толком предыдущие наезды отца – она была слишком мала. Но этот визит врезался ей в память. Основное впечатление девочка вынесла вот какое: без capo familia – главы семейства – семейству живется куда лучше. Отец оказался слишком велик для единственной комнаты домика на горе; все пространство заполнили звуки и запахи, им производимые. Не то чтобы Антонио много общался с детьми – просто, когда ему было что сказать дочерям и сыну, он не говорил, а орал. Стелла и Четтина терпели постоянные шлепки по заду, которыми отец награждал их за поведение, «не подобающее девочкам», – а именно за беготню по комнате и разговоры за обедом. Ассунта никогда их по таким пустякам не наказывала. Отец больно уязвлял Стеллину гордость; ей, подвижной и непосредственной, большого труда стоило выносить установленный отцом новый режим.
Стелле внушали, что она любит отца, а отец – ее. Но вот они встретились, и стало ясно: Стелла и Антонио – абсолютно чужие друг другу, и общего между ними – только Ассунта. Стелла сомневалась даже, что Антонио помнит ее имя – так редко оно срывалось с отцовских уст. Однако хуже всего была перемена, которую Антонио произвел в Стеллиной дорогой мамочке. С лица Ассунты не сходило затравленное выражение, глаз она не поднимала и казалась одновременно раздосадованной и вымотанной. Ей прибавилось стирки и уборки. Когда Антонио ее бранил, она лишь ниже наклоняла голову. Наверное, маме было одиноко – ни бабушка, ни тетя Розина к ней больше не заглядывали, боясь рассердить зятя. Самый дом стал не мил Стелле, так теперь тут сделалось мрачно. Стелла достаточно подросла, чтобы задаться вопросом: зачем вообще нужен муж и отец, если от него столько беспорядка и неприятностей?
Боюсь, тут дело еще и во времени, которое выбрал отец для поездки на родину. Возможно, появись он раньше, когда Стелла, в силу возраста, еще не страдала бы от необходимости подчиняться Антонио, ее жизнь пошла бы по-другому. Возможно, тогда Стелла вступила бы в пору юности с более предсказуемыми желаниями, воспринимала бы ухаживание парней и замужество как награду, за которую стоит побороться, а не как приговор к пожизненной каторге.
Омерзительнее всего было видеть, как отец пользуется телом матери. Это происходило почти каждую ночь в новой кровати, которую Антонио сколотил, едва нагрянув, и придвинул к северной стене. Раньше Стелла засыпала, пригревшись у Ассунтиной пышной груди, да еще Ассунта гладила ее по спинке, убаюкивала. Теперь в мир сновидений Стеллу сопровождал материнский шепот, отлично слышный с новой кровати: