Лигу, воодушевленный встречей с родиной, влетел ко мне, свежий и прекрасный, как цветок лилейника в садах Карин. И с этого момента его забота и сестринское внимание Сибилл переросли для меня почти в удушающие тиски.
Каждый новый день теперь начинался с увесистого завтрака с кашей из распаренных рисовых зерен и обилием лакомых фруктов. Эту обязанность на себя взяла подруга. С ее же ведома белошвейки из дворца соорудили мне накидку, защищающую от яркого солнечного света из тончайшего шелка и невесомого хлопка. Ее я должна носить во время прогулок по внутреннему саду, где и так не было солнца. Следом шли часы сна, еще одна прогулка и время с Лигу, которому теперь приходилось не только выполнять мои капризы. Так натужно хихикая, сообщали ветреные девы, с которыми я иногда сталкивалась во время вылазок на рынок. Теперь он обязан был следить за той частью двора и города, которую во время коронации нашей четверки, доверили нам. Однако, то, как он воспринимал это раньше не шло ни в какие сравнения с тем, что он делал, как он выглядел и чувствовал себя сейчас. Кирс – Аммален отданный на откуп двум правителям из четырех не захирел, нет! Он, как заигравшийся ребенок, вышел из-под контроля и теперь привести все, что было нарушено в надлежащий вид было трудно.
Собранные еще в года его юности шайки пронырливых, но вряд ли вредящих городу разбойных ребят, разошлись. Многим из них пришлось туго и они укрылись под крылом опасных людей. Некоторые, сподвигнутые моим мужем на добрые дела еще встречались на рыночных площадях, но их было мало. И поэтому мой белокурый избранник приходил таким уставшим. Стараясь не тревожить его сон, я укрывала его невесомым одеялом и легонько обняв, дожидалась прихода рассвета, не сомкнув глаз.
А утром все повторялось. Не знаю, в чем причина, но постепенно, я вновь почувствовала во дворце то, что гнало отсюда еще в дни нашего первого прихода сюда. Затягивающийся узел скуки, временами накатывающей боли и безысходности одного маленького тенистого сада (ведь, в конце концов Сибилл «уберегла» меня и от походов на рынок), почти сжал шею. Без солнца и свежего воздуха я стала похожа на тень, закаленные у горна руки покрылись сочащимися ранками – зыбкой памятью о каждом горячем прикосновении металла и даже лучащийся уже собственной силой медальон из серебра таадэт, почернел и перестал согревать меня.
Обеспокоеннее стали взгляды Лигу, когда он приходил. Все раздражительнее становилась я, отвечая нелицеприятной грубостью на его легкие слова и действия, ибо даже покои Тени со ставшими непохожими друг на друга статуями, на которых убрали намеки на Чахаль – Хассу, напоминали судьбу первой красавицы нашего народа, даря призрачную боль чреву.
Последние недели, когда живот дорос до размеров абир – амма, дались мне тяжело. Сибилл, наконец увидевшая, что излишний покой только вредит-«смилостивилась» и открыла проход в заветную нишу с коридором, который вел на рыночную площадь. Глоток чистого воздуха, не замутненного землистыми ароматами сада, ни навязчивым благоуханием каких – то белых цветов из зала Тени, игристым вином взыграл в крови. Тяжелой походкой не привыкших к чрезмерной тяжести ног, не одна, а под неусыпным взглядом Сибилл, обряженная в лучшие ткани востока, которые вполне возможно украсили бы стройную девушку, но из меня сделали увесистый сундук на ножках, я выступила из арки прохода и утонула в гомоне, гиканье и свисте. Слух, ублаженный тишиной, резкой болью отзывался на переливы местной речи, но я впитывала кожей первозданную прелесть. Солнце Сигира, уже давно перекатившееся через небо в конце праздника плодородия, еще не утратило нагревающей силы и я млела в лучах, как кусок красящей смолы кумитэ Карин.
Жаль, что это продлилось не долго.
Два дня спустя, после незапланированной вылазки в город, незадолго до рассвета пришел назначенный час. Короткий сон, в котором я отдыхала в спокойных водах пруда в бывшем тронном зале Тени, прервался мерзким ощущением мокроты и тяжести подола многострадального платья. Резко открыв глаза, со смутным ощущением стыда и испуга, я вскинулась и огляделась. А, увидев перевернутое отражение в луже на полу, растекшейся от одной резной ножки кровати до другой, застыла, подобно статуям погибших наложниц Кобры Кирс - Аммалена. Крик о помощи, застивший любую другую мысль, сорвался с губ надорванным хрипом. И в этот момент, ослепительно-белый проблеск боли, метнувшийся по краю набухшего чрева, словно от пореза о тонкую, но крепкую бумагу с далеких южных островов, вновь опрокинул меня на кровать. Еще одна попытка встать закончилась тем же самым. И еще...и еще.
Когда голова одной из разбуженных моим невнятным шевелением и вскриками девчушек - прислужек местных повитух, мелькнула за золотистым пологом навеса, на моих руках уже просматривались четкие, белесые с розоватыми гранями отметины моих же зубов - единственного доступного мне способа унять эту боль.
Время летит в бездну, сливаясь с ритмом биения сердца. Но и оно же, как докучливый монах кашет стоит в изголовье, напоминая о своем присутствии.
Толчки, сильные, будто два темных демона, порождения Семян тела Сигира борются во мне и не одерживают верх. Толчок, стягивающая в узел боль, короткая передышка и еще один толчок. БОЛЬ! Ломающее и разрывающее тело и сознание ощущение, которое не усыпить и не отвести.
- Мама!
Матушка Нойта, где твои горькие отвары и кислые настойки. Где разноцветная шаль, в которой мелкие осколки бусины души Каир могли бы беззвучно петь успокаивающие песни. Где оленьи шкуры, берегущие от этой холодной, змеящейся укусом гадюки - Тени, боли. Где пламя поленьев таадэт, багровое и неумолимое, в твоем очаге. Тебя нет рядом.
Я закрываю глаза и окружающий мир растворяется в пелене темнеющих красок и пятен, но только стоит их открыть, как свет врывается в глаза отточенными до остроты клыков Кессы пиками. Намокшие от собственного пота волосы льнут к лицу и телу. Покрытые горячечной серой коркой губы открываются жарким дыханием. Веки, тяжелые и словно засыпанные песком нелегко смыкать. И с каждой секундой этот гибельный вихрь только ускоряется, обманывая сознание. Разгоняется, чтобы в определенный момент застыть в покойной холодности, будто волны перед бурей.
Отпущенный на свободу выдох отлетает вверх. Вдох, следующий за ним, вбирает всю мою силу. Тело изгибается в немыслимой позе - сломанное? И вдруг, из него...С всхлипом и бульканьем, не правильным, не нужным этому месту звуком вырывается нечто. Миг и это нечто тонким голоском, обиженным на весь мир и торжествующим над всем миром, возвещает о пришествии новой жизни.
Яркая, розово - алая волна, как плат ткани с разрушенных статуй Кессы на улицах Кирс - Аммалена накрывает меня и я проскальзываю в забытье.
Один удар сердца, час, день, вечность и явь вновь выплывает надо мной обеспокоенными лицами Сибилл и нескольких пожилых матрон, по-видимому, бывших обитательниц гарема Тарона. Я уже не чувствую боли. Возможно, она отступила под натиском новой жизни? Нет - еще здесь, укрывшаяся в самом темном уголке комнаты, как прирученный зверь.
Голос, сорванный напряжением, сочится из меня мышиным писком: "Кончено?", но ни Сибилл, ни повивальные бабки не отвечают. Только сильнее смыкаются сведенные судорогой губы.
Я пытаюсь еще раз оглядеть себя. Но там, где я думаю увидеть опустившийся живот - налитое синевой всхолмье, обложенное желтоватыми полосками ткани простыни, красной от крови.
- Как? Я же слышала его или ее!
Горестное молчание мне ответом.
Ощущаю, как через открытые в припадке губы переливается в горло какая - то сладковатая, густая и пьянящая жидкость. Боль уходит за стену, белесую и неприступную. Я дышу реже, глубже и тише. И вновь, где - то на пороге мыслей этот хлюпающий звук. Еще один голосок!
"Дитя, кто же так обидел тебя, кто в первый, краткий момент жизни мог так озлобить твой крик? Ты кричишь, а я чувствую, как мокреют ленты на груди, изливающей ценный дар твоей жизни. Не кричи, не кричи, прошу! Ведь я рядом с тобой, подле тебя. Отныне ты в моем сердце и душе!" - внезапно явившиеся благостные мысли прерывает призрачный шепоток Нойты, идущий то ли изнутри, то ли из мигнувшего амулета, что до сих пор покоится на груди: "Двойня!"
Веки смыкаются и я вижу, как два иллюзорных отблеска летят по исчезающему следу Взошедшей звезды к давно забытой обители Аор и Сигира. Но голос утвердительный, уже растерявший скрипучие ноты голоса матушки и обретший молодую силу тембра Сибилл не отпускает. Уверенно и удовлетворенно она роняет; "Маги!" и я засыпаю!