Легко разрушив неловкий плен, но, еще содрогаясь внутри, я поправила складки савана:
- Я не уйду, матушка!
Остаток ночи пролетел быстро. На время лишенная колдовской силы, Нойта крепко спала. Оберегая ее сон, я прилегла рядом и тут же провалилась в серое забытьё. Неприятный разговор откладывался и, наверное, я даже была рада этому.
Утро следующего дня было поздним: мать поднялась на заре и разбудила меня только ко времени прихода первых селян. Оно было темным: все лазейки света от чего - то прикрывали тканевые одеяла и шкуры. Утро хранило в себе отголоски зарождающейся ссоры.
Нойта: откуда только силы взялись после ночного приключения - в промежутках между встречами с деревенскими, лихорадочно наводила порядок. Чаши, чашки, ступки, мешочки со сборами и не сгоревшие подношения, злополучный бубен и ритуальная накидка не один десяток раз перекладывались с места на место. При этом шаманка, в излюбленной ею манере, ворчала, временами срываясь на крик:
- Никуда тебя не пущу. Слышишь, Тарья? Мало нам старый кузнец горя принес? Сама же знаешь, как было все. Как я ему за добро отплатила... И что теперь. Эстэ извел, за тебя взялся? Не пущу.
Мои попытки вклиниться в разъяренную речь пресекались на корню: разбиваемыми склянками со снадобьями или ворохом сухих трав, летящих на пол. Вскоре чистых мест в доме почти не осталось.
- В том, что без роду, без племени жизнь прожил ни его, ни моей вины не было, - по обрывкам фраз я поняла, что она говорит о себе и об Эстэ. - Но, гляди ж, ты! На чужое счастье позарился. Вот! Поделом теперь!
- Мам, но Гайр – то не знал, что Эстэ это ради нас делает!
- Не знал, говоришь! Тарья, Тарья, молодая ты еще, не поймешь ничего…
Да! Теперь и в моей голове слова кузнеца начали обретать другой смысл: «Нойту и тебя, Тарья, жалко…», «…а когда невмоготу стало…» Нет! Гайр не мог. Он же тогда уже в годах был, а мама, мама…
Простота новой догадки о чувствах кузнеца удивила меня еще сильнее. Как же я раньше об этом не подумала?
Тем временем Нойта уже стояла рядом со мной. Давняя боль и обида еще плескались в глазах, но гроза была позади. Шаманка, смирившись с утратой, плакала так же, как плачет любая покинутая женщина:
- Я ведь любила его, дочка, сильно любила! Пусть чужаком в деревне был, пусть серебро это украл, пусть магией своей меня, растяпу, околдовал. Пусть не все ладилось у нас. Только мой он был. А теперь и его нет… Ты меня тоже оставить хочешь. Ради чего? Ради того, чтобы огонь, не прирученный, красоту твою убил? Чтобы и ты, как я, до конца одна была?
Исхудавшие руки коснулись моих плеч, а потом мама крепко прижала меня к себе.
- Сколько лет я тебя берегла от этого. Сколько лет пыталась себя уверить, что дар Эстэ мимо нас прошел. Да и ты сама знаешь теперь: зря все.
- Не зря, матушка! Призванной мне уж не стать, так может кузнец прав окажется?
- Может и так. Знала я, что убедить тебя не смогу: ни силой своей, ни слабостью. Отныне защита моя тебе не нужна. Об одном прошу: тот кулон, что отец подарил, пусть с тобой будет. Носи его, не снимая.
Губы шаманки беззвучно зашевелились. Между не гнущихся пальцев проскочила нитка амулета, что висел на моей шее. На мгновение открытая ладонь остановилась на тонко высеченном узоре молоточка, подарив ему искорку живого тепла. После этого мама выпустила меня из объятий.
- Иди, Тарья! Иди! Кузнецу скажи, что простила его! Нечего нам с ним делить, больше... Иди.
Сбитая с толку переменой ее настроения, я еще некоторое время стояла молча, пытаясь отыскать прощальные слова и не решаясь уйти.
Но внезапно странное чувство нахлынуло на меня со всех сторон. Этот дом: каждый уголок в нем, силуэт Нойты в красноватом сумраке комнат, знакомые с детства и любимые до сих пор – все будто уже начало отдаляться от меня, подернутое пеленой моего нового стремления. Слепо доверившись ему, я не заметила, как резко прыгнула навстречу входная дверь, и шальная пятерня холодного ветра потянула за прядь кудрявых волос, выпроставшихся из–под теплого платка. Очнувшись от этого касания, я с грустью обернулась в последний раз.
Где-то далеко, далеко, в глубине нашей лачуги пожилая матушка – колдунья осколком известкового камня высекала руны на приготовленном ритуальном поленце, любовно оборачивая подношение пластами высушенных весенних трав и мурлыкая себе под нос. Голоса почти не было слышно, но знакомый мотив сам возникал в голове. Мама пела для меня.
Желанные занятия начались не сразу. Гайр, спрятав до поры насмешливый нрав, чутко и напористо стал знакомить меня с азами кузнечного дела. Долгие часы уходили на то, чтобы я хотя бы запомнила названия сплавов, с которыми он работал, еще больше времени и сил тратилось на изучение самих рецептов. Да, к удивлению, Гайр тоже пользовался рецептами, напоминавшими заклинания, так же как и Нойта.