- Не спишь? - его дыхание согревает щеку, губы касаются чувствительной мочки уха.
По-видимому, Лигу улыбается. Вот только мне не до улыбок. Замираю, сраженная горячим откатом волны, которая теперь идет от ног.
Сейчас это лишнее! Я шла сюда за разговором, а он... Неуверенные попытки перебороть себя дают результат только через пару минут. Я разворачиваюсь в кругу рук и в упор, так что мы едва не сталкиваемся носами, задаю вопрос:
- О чём пела Буревестница сегодня? Я видела-ты понял.
Лигу тихонько смеется и отстраняется от меня.
- Ты, правда, хочешь это знать?
- Да, хочу! - ответ забавляет его еще сильнее. Ну почему, почему мне кажется, что я сказала что-то лишнее?
- Это часть свадебного ритуала.
- ?
- "В эту ночь восходит звезда..." Девушки нордов и пустынников поют эту песню в ночь перед свадьбой. И, по-моему, Рыжая, увидела в минувшую нашу встречу чуть больше, чем было нужно.
- То есть ты знал, что она наблюдает за нами? Знал и не сказал мне, - где-то внутри копится злость. Мысли о доверии к нему раскалываются, как лед на реке. Я пытаюсь вырваться, но Лигу не отпускает, - Ох, Молчаливая! А если она рассказала об этом Сибилл? Если она все поняла? Что я смогу сказать ей.
- Тише, тише, Тарья! - он сжимает меня в объятиях чуть сильнее, будто ребенка, который увидел свой первый кошмар, - Успокойся! Слышишь меня. Слушай: Сибилл не ведом язык, на котором пела Корабелла, не ведом норд - тасси. И значит, она ничего не поймет.
- Корабелла?
- Да, у пиратки Сельма много прозвищ, но имя одно. А эта песня? В ней нет ничего. Девчонка хотела меня одного позлить! Ведь из всех нас только я ее язык знаю.
- Зачем?
- Старые счеты. Пытается мне отомстить.
- Постой, ты же мне не рассказал об этом?
- Ну, да! - в темноте его руки касаются кудрявой пряди. Я заправляю ее за ухо.
- Расскажешь?
-Угу!
Мгновение над пустошью стоит полная тишина, а потом Лигу продолжает неоконченную историю. И опять в его словах я слышу горечь.
-Я говорил тебе, что после заточения матери при живом отце стал сиротой. Но только один человек не давал мне забыть, кто я. Им был наш с Тенью брат – Иррэ и его судьба, наверное, в несколько раз хуже моей.
Старейшины города восприняли его рождение, как одну из своих побед. И это отчасти было правдой: родовые черты Кессад в нем смягчились под влиянием нашей матери, но не исчезли. Проклятие крови Кессы не обошло его стороной. Хотя на этот раз оно и действовало более изощренно. Иррэ не погиб и его разум не помутился. Однако, из-за преступной прихоти Тени, он вынужден проживать жизнь калекой. После охоты на эшем-калу в оазисе Карин на шестнадцатилетие он утратил способность ходить.
Тень покинул его-немощного в садах, а когда вернулся в город-сделал вид, что не знает, куда тот пропал. Для поддержания этой легенды, первым снарядил отряд для поисков, но, как и следовало ожидать: ничего не нашел.
Позже, когда Иррэ удалось добраться до Кирс-Аммалена и предстать перед свитой Тарона с обвинением Тени этот обман раскрылся. Однако и тут он вышел сухим из воды: древнее право рода не дало очернить его имя, а Иррэ, мудрости которого уже тогда было не занимать из-за внезапно открывшегося пророческого дара, выставило склочным юнцом. Не желая иметь ничего общего с отцом и нашим старшим братом, "Городской сумасшедший" - как его теперь называли в народе, покинул дворец и поселился не далеко от рыночной площади, по соседству со своей спасительницей и ее семьей.
Я не помню Иррэ мальчишкой, ведь в те времена был слишком мал. Годы, пока на меня не обратился внимательный взгляд отца, предоставленный сам себе, я оборванцем бродил по узким улочкам Кирс-Аммалена в полной уверенности, что такой и должна быть моя жизнь. Иррэ уже наблюдал за мной. И в момент, когда до отсечения моей руки стражами за кражу нескольких кусков витражного стекла из башен кашет оставалась пара ударов сердца, он вступился за меня. Двадцатилетний юноша, облаченный в странные одежды и неподвижно сидящий на приземистом стуле, на равных беседовал со мной и воинами. А потом убедил их, что я не виноват. Стоит ли говорить, что я зауважал его? Однако, не только в уважении было дело: найдя в этом чудаковатом юноше первого и достойного учителя, я удивился, насколько мы похожи. Лица, худоба, разделенных возрастом тел, повадки, даже прищур глаз, с которым мы с его веранды смотрели на солнце, укатывающееся за стены Кирс-Аммалена, делало нас копиями друг друга. И от "Городского сумасшедшего" это не утаилось. В один из вечеров, за ужином он рассказал мне о цели моего рождения.