Мы возвращались туда уже в темноте, освещенной слабеньким светом глиняных фонарей, что расположились между скульптурами у террас и над входом в хранилище свитков. Караванные пути после Улак – Уджи опустели и поэтому много света Кирс – Аммалену не требовалось.
Хмурая громадина крепости встретила нас недружелюбным молчанием. Снова мы шли по темным коридорам, через тайные, продуваемые ветрами переходы в ее глубь. От усталости, я уже не помнила, как оказалась в крохотной комнатке с тесной кроватью. Не удосужившись стянуть с себя платье, упала на жесткое ложе и заснула тяжелым сном.
Безрадостное утро, наполненное мутью бурых облаков, закрывающих солнце и несущих то ли редкий для этих мест дождь, то ли песчаную бурю, наступило так скоро, что я даже не успела запомнить гнетущее душу сновидение. Только красные росчерки, не переставая мелькали перед взором.
Сегодня, мы заканчивали наши дела и присматривали себе быстроногих, крепких лошадей, а еще закупали продукты для долгого путешествия.
Все это время, перемещаясь от одного лавочника к другому на широкой рыночной площади, мы ловили враждебные взгляды местных жителей. И это было понятно, ведь даже светлые одеяния, которые, по совету Иррэ, в одну ночь сшили для нас царские белошвейки, и которые надели все, за исключением Сибилл, не покрывали наши головы. Светловолосая Тарья, по примеру Лигу, еще походила на свою. На «Городского сумасшедшего», с серой, как степная грязь, копной волос, уже никто не обращал внимания. Ну, а меня замечали все! И снова, как в годы, когда у нас с Сальмом забрали Ирику и мне одной пришлось скитаться по этому дрянному городишке, отовсюду сыпалось: «Куте амма!», «Йамма!», перемежающееся пением не сдавшихся «владычице – узурпатору» кашет, суетливыми скороговорками, криками продавцов и чуть менее оскорбительными прозвищами:
- Н’Талли Кесса гир Адар.
Адар куте ги Эстэ.
Эс кумине Лимаэ
Эс кумите Аль Ке’ссад!
- Фарфор и жемчуг низких долин, шелка, окрашенные мятой и солнцем! Кровавая кисея Улак – Уджи! Подходите, покупайте!
- Дорого.
- Гляди, громадина какая! Ры-ы-жая, ху-у-дая!
- Абир, иди сюда, не стой там…
- Ведьма?
- Ведьма!
- А я говорю, дорого.
- Смотри, а кожа у нее какая? Как штопаное полотно, да и синяки везде! Кто такую возьмет?
- Рубиновые стекла, золотые, изумрудные…
-Х-м-м, стекол мы не видели. Вон в окнах крепости сколько! А цвета какие? Одно загляденье, а ты тут: «Стекла!»
- Масло кумине Карин! Кому красители юга и востока?
- И все равно – Каланча!
И снова, и снова! В толчее, в каждом углу и из каждой подворотни брань, насколько хватало фантазии простому люду. Несколько раз наглость местных обитателей переходила границы дозволенного: глубокие царапины, багровый отпечаток ладони, пара ушибленных пальцев и вывихнутых рук досталась тем, что хотел ощупать и огладить подол рубахи, в которую меня нарядили. Не единожды я порывалась вырвать длинные языки самым разговорчивым. Но тут же клятвы и обещания, данные духу Ирики и Сибилл, останавливали меня.
Буревестница, которая сдерживает гнев? Сельм, Сутр, Рааль – видели бы вы это!
Да! Родных у меня не осталось. А впереди – только север: вотчина громадной волчицы Э’тен, забота о ее народе и странное служение не моим богам.
Так, в делах, наступил вечер.
Сибилл и Иррэ собрали нас в бывших покоях Тени. Настало время прощаться.
Теплые слова, сказанные друг другу, приободрили отряд, но не Сибилл. Ее расстраивало то, что она не пойдет с нами. Но Иррэ сумел поддержать и ее с чуткостью, что была, присуща этому мудрому человеку и хитрому стратегу, сообщив ей о долге его семьи перед Аор, Э’тен, Кессой и ней самой. И этот долг оплатится лишь тем, что все вернется на круги своя. Так умело смешав в одной речи восхищение памятью предков нуорэт, ревностный религиозный порыв, чуть-чуть политики и лести, он остановил зарождающуюся грозу ярости голубоглазой волчицы. Это уже было значительным успехом. Хотя важнее, и это не скрылось от меня, что таким ходом он начал подготовку к безболезненной смене власти в Кирс – Аммалене и не виданному доселе сближению легендарных и исстари враждующих народов. А там и до исполнения пророчества, о котором, без устали, говорила Тарья, недалеко.
«Тарья!» - горькое имя северянки, забравшей мою живую игрушку. Еще один враг в череде многих. Как быть с тобой?
Ответ на этот вопрос поступил с неожиданной стороны.
- Госпожа, на днях, в прошлой беседе в этом зале, ваша спутница пожелала узнать что-нибудь о ее отце и нашем дяде Эстэ. Вот все то, что мне удалось найти!
Тоненький, шуршащий как высохшая трава и пожелтевший от времени свиток перекочевал из ухоженных мужских ладоней Иррэ в белые, как морская пена, руки Сибилл.