Голос Анни, не потерявший прижизненной энергии, сразил Лигу, меня и саму Рыжую. Она – испуганная, непроизвольно попыталась заглушить рвущиеся изнутри звуки, прижав тонкие ладони к лицу, но призрак девчушки был непреклонен:
- Мама, где ты? – озираясь по сторонам, словно и ее глаза ослепли, Буревестница искала свою мать. Нет, не свою! Анни искала и не находила Уну – скоропостижно постаревшую женщину, оставшуюся один на один с вдовьим горем и уже не маленьким, но вечно болеющим сыном на руках.
Что же сделала чародейка? Зачем водрузила неподъёмную печать – напоминание об утраченной дочери чужого народа, на ничего не подозревающую и не понимающую пиратку? Эти вопросы и не предполагали ответа потому, что шаманка, кивнув нам с Лигу и указав на пламя и наши тени, открыла нам невероятное.
Там, где на снегу растянулись в длину четыре темных людских силуэта и один – короткий, звериный, три тени остались неизменными. Очертания Одина так же исправно отражали движения черного волка. А вот пятая – та, которую отбрасывала Корабелла, разительно от нее отличалась. Тоньше и меньше силуэта пиратки, она походила на тень девочки – подростка, какой и была хозяйка Каны. К тому же, в призрачных отсветах костра, когда мы видели, как преображенная Буревестница поворачивает голову, над ее лицом будто бы курился поблескивающий дымок. Эти изгибы и завитки в точности повторяли профиль погибшей Призванной.
- Хорошо! – Нойта, наблюдавшая за переменами в Рыжей, была довольна проделанной работой. Вот только два безобразных и глубоких шрама рассекли кожу на ее щеках. Изнанка магии. Не часто я замечала, как напряжение, скопившееся внутри этого хрупкого тела, калечило черты матушки. Все рубцы и их расположение, которые я изучила и полюбила за годы детства и юности, она заработала тогда, когда сама была молодой. Сетки морщинок, которые разлеглись вокруг глаз паутиной забывчивого паука, достались ей, когда я покинула дом. Но эти…
Появившиеся тотчас и угрожающе незаметно разрушающие привычный вид шаманки и вытягивающие ее мощь, пугали меня до икоты. Шаманка осела у перегородки из лисьих шкур и, наконец, ласково глянула на меня.
- Все, дочка! – она блаженно выдохнула,- Теперь ей одна дорога – к дому Уны,- колдунья стянула с себя уже развязанную и упавшую на плечи накидку и ее взгляд внезапно блеснул вощеным блеском, будто агатовые очи таежной ящерки.
«Ведьма!» - правы были нуорэт, когда так неблагозвучно отзывались о ней. Но меня эти «чары», как представление для двоих, вот уже который год - только забавляли. Легонько, про себя подсмеивалась и Нойта, но уже через мгновение, была сама невозмутимость:
- Там они друг друга успокоят, да Рыжая с Улле познакомится. Экий он сорванец стал, знаешь? Не угонится за ним уже мать: то в роще пропадает, неподалеку от поросли таадэт, то на Старую заставу бежит, к подружкам – девчушкам. Как их там? Этта, Яккали и…Ой, не помню я, память как решето!
- Гани, матушка?
-Ах, да! Гани. Хохотушки они и волчицы их резвые, подстать им. Вот только мальчишка – то здоровьем плох! Побежит, побежит, а тут и кровь из носу. Или горлом пойдет. Сколько Уна ни ходила, сколько бы ни лечила его я, все одно. Коли таким и останется, не дожить ему до исполнения пророчества! А времена эти уж недалеко!
Горькие думы вновь ее одолели, но прерывать их не имело смысла. Я и сама знала, что скоро все изменится. И только женщины – матери – воины нуорэт, останутся нуорэт навсегда. Непоколебимая защита детей: своих ли, чужих – основа их силы и могущества. И пусть я выросла, матери было о ком позаботиться.
- Может и правда пиратка со своим бунтарским духом сподмогнет ему? – вдогонку мыслям рассудительно буркнула она,- я ведь и ее к Уне не на просто так отправляю! Без ласки материнской загрубела душа, под панцирь у сироты спряталась. Ведь и ее не зря Буревестницей кличут. Дар и у нее особый есть! А уж если непогоду накликает: Вьюгу великую, так тогда и со свету пора будет уходить, ибо отныне мы с нею повязаны. На силе моей при ней и на ней голос Анни и облик ее держаться будут.
После, когда ворожба рассеется, Корабелла свою красу нордовскую обратно получит, но уже никто супротив нее не скажет: «чужая!»
Знала ты, что грозного врага вы привели в наш стан, но по зароку моему, верным другом она станет нашему племени в кругу Призванных. Так посему и быть! – закончив заковыристую речь, ведунья устало закрыла глаза. Но такой – уставшей и безучастной и отреченной от мира была лишь минуту.