Шумно выдыхаю воздух, дрожу сильнее, но не отвожу глаза. А он как специально входит и выходит более медленно, задевая самые чувствительные точки, заставляя остро чувствовать каждый сантиметр члена во мне. Внимать тому, что и с кем происходит. Ещё и пальцы подключает… И я всё-таки не выдерживаю. Громко стону, подмахиваю навстречу, глядя ему в лицо и от этого внезапно возбуждаясь лишь сильнее. Его мышцы в движении, крепкий торс, сильные и красивые руки, длинные пальцы, ровный лёгкий загар… Губы такие красивые и чувственные, глаза сейчас почти чёрные. Как же, чёрт возьми, они смотрят… Прожигают, плавят, увеличивают жар по телу в сто крат. Мирон смотрел так вчера?
Провожу языком по собственным вмиг пересохшим губам, чему он усмехается. Будто мысли мои читает. А потом срывается на более быстрый и резкий ритм, и я снова теряюсь в ощущениях.
Дышу через раз, еле за напором Мирона успеваю. Отдаюсь ему полностью, без остатка, удивляя себя и раскрываясь в каком-то ураганном безумии. Горю в этом огне, просто обугливаюсь, забывая о реальности и последствиях. И это при том, что на этот раз я вижу, что передо мной именно этот чужой и незнакомый мужчина. Но поздно отступать — меня уже опалило так, что не остыть, даже если бы повязку с меня сняли чуть раньше. Даже, наверное, намного раньше тоже…
На этот раз нас накрывает одновременно. Ну или с небольшим лишь отрывом, я не вникаю, просто сдаюсь мощной волне. Утопаю в ней, а он ложится рядом. Притягивает к себе, легонько касается губами губ, поглаживает по спине, обхватывает руками лицо и заставляет смотреть на себя.
— Тебе не было больно?
Зачем он спрашивает? Уверена, что знает ответ. Ведь тот слишком очевиден… Настолько, что до сих пор в себя прийти не могу.
— Нет, — выдавливаю, не зная, как теперь воспринимать Мирона. — Было бы даже странно после такого, — признаю просто как факт.
Тело всё ещё расслабленно млеет под лениво неторопливыми поглаживаниями мужчины. Но разум лихорадочно цепляется за другое. Пытается понять, откуда Мирон такой ласковый сегодня был, чуткий до невозможности… Что это значит.
Дура. Ничего это не значит, кроме того, что ему не хочется проводить время с бесчувственным бревном. Решил расшевелить, не более. И меня это не должно настолько непонятно задевать, что аж дербанит внутри.
— Жаль, что так не было вчера, — в подтверждение своих мыслей слышу задумчивое невозмутимое утверждение. — Но другие наши первые разы тебе понравятся сразу.
На волне непонятной обиды на безразличие Мирона я не сразу улавливаю смысл его последней фразы.
— Другие первые разы? — растерянно повторяю, когда его слова всё-таки доходят до помутневшего сознания.
А он ухмыляется, будто его только забавляет моя реакция.
— У тебя ведь ни с кем не было анального и орального секса, как я понимаю, — сообщает, нагло глядя мне в лицо.
Напоминает этим о своих полных правах на моё тело. Снова заставляет чувствовать себя вещью, только ещё более жалкой, чуть ли не радующейся принадлежать ему. Потому что меня внезапно не только не отвращают его слова, но и зарождают красноречивые картинки в воображении. В которых я почему-то так же порочно стону и кайфую, как сегодня. При этом занимаясь самыми унизительными, в моём понимании, видами секса.
Я ведь даже касаться к члену не так чтобы привыкла, сегодня почти не делала этого. А уж брать в рот… Про анал вообще молчу. Помню, как бывшая одноклассница рассказывала, что это просто пытка, на которую пойдёт совсем не уважающая себя тряпка.
— Нет, — стараюсь спокойно ответить, поймав любопытный взгляд Мирона, нахально бегающий по моему лицу. — Но анальный…
Я даже не договариваю — не знаю, что тут сказать. И собственное дневное обещание себе не сдерживаться и выражать недовольство в сексе, говорить о своём дискомфорте; позорно отступает. Слишком уж не по себе говорить о таких вещах. Тем более, после того яркого фейерверка оргазмов.
И почему меня не покидает ощущение, что Мирон жадно считывает все мои реакции, наслаждаясь этим смятением?
— Я сам от него не в восторге. Но тебя хочу везде. И быть первым везде, — с лёгкостью сообщает он, как об обыденном факте.
А потом нависает надо мной и, вжав в постель, целует поочередно каждую щёку, лоб, а в конце губы. Словно глушит этим протесты. Собственнически так, будто скрепляет ещё и своё утверждение о желании быть первым везде. Более того, в таком поцелуе чуть ли не потребность быть единственным странным образом чувствуется, опустошая меня дотла.