— Вот она, блюмельская роба.
Лихарев схватил вещи офицера и, не разбирая дороги, зашагал в крепость.
Полуразрушенная старая крепость с двумя башнями колыхалась в синем мареве августовского дня. У полусожженных ворот стояли на посту часовые, и еще двое, на башнях, обозревали сверху окрестности Акуши. «Суки, зенки пялят свои Бог знает на что, а у себя под носом ни хрена не видят!» — зло подумал Лихарев о часовых, и еще больше вскипел, увидев на плацу мирно беседующих офицеров: «Гады ползучие... В поместьях своих житья бабам не дают и здесь женок солдатских терзают, как волки!». Не выдержал, пригрозил, проходя мимо:
— Загнали в петлю, сволочи, а теперь судите-рядите! Ну, ничего, я вам еще припомню нынешний денечек! Кость бы вам в горло!
Офицеры, действительно, обсуждали случившееся. Только что отправили они труп висельника в лазарет на экспертизу и теперь злословили, перемывая косточки полковому лекарю, влипшему в историю. Угроза фейерверкера заставила их замолчать. А когда он принялся размахивать рубахой лекаря, ротный командир вне себя прокричал:
— Фейерверкер Лихарев, ко мне!
— Пошел вон, скотина! — послышалось в ответ.
— Лихарев, я требую—немедленно подойдите ко мне!
Лихарев даже не обратил внимания на приказание ротного, прошел мимо. Тогда офицер остановил идущих следом артиллеристов:
— Субботин, Хлыстов!.. Приказываю вам арестовать негодяя!..
Солдаты кинулись за Лихаревым, догнали его и принялись уговаривать, чтобы подошел к командиру роты. Лихарев оттолкнул одного, другого, затем съездил кому-то по скулам, разозлил всех, и началась свалка. На помощь артиллеристам подоспели офицеры, скрутили руки Лихареву и повели его, упирающегося, в караульное помещение.
На другой день над крепостным двором сухо трещали барабаны: Лихарева за пьянство и оскорбление офицеров прогоняли сквозь строй. Семьдесят рядовых чинов, стоя в две шеренги, лицом друг к другу, хлестали его по спине. Полковой командир «не поскупился» на расправу, приказал выдать виновному двести шпицрутенов. Богатырская спина Лихарева разукрасилась кровавыми полосами, лицо осунулось. Всего сажени не выдержал он, упал на карачки. Последние метры прополз, мыча и стеная, затем потерял сознание. В лазарет его отнесли на носилках, окатили холодной водой, привели в чувство. Штабс-капитан Блюмель, промокая его исхлестанную спину тампоном, злобно приговаривал:
— Харя немытая, ревновать вздумал. Ты думаешь, я не знаю, почему ты взбеленился? Сам ее хотел прибрать к рукам, да не по твоему рылу эта красавица!
— Уйди, гад, — скрипя зубами, выговорил Лихарев. — За Матюхина ты мне все равно ответишь.
— Как же, жди — отвечу. Вот подлечу тебе спину да и отправлю в Тифлис. А там оденут колодки и погонят в сибирский острог. — Лекарь засмеялся. — А мне — что: за любовь не судят. Я ведь ее не неволил, сама ко мне пришла...
Из лазарета Лихарева перевели на гауптвахту. Часовыми оказались его друзья. Ночью Сергей выбрался из каморки через окно, направился в лазарет. Лекарь квартировал во флигельке рядом. Сергей рывком сорвал с двери крючок, влетел в комнату и бросился на едва успевшего вскочить Блюмеля.
— Ну вот и посчитаемся, сука! — зарычал он, хватая ошарашенного офицера за горло. Блюмель, конвульсивно дрыгаясь и хрипя, успел просунуть руку под подушку и вытащить пистолет. Но это только ускорило развязку. Лихарев выдернул из его руки пистолет и ударил по виску рукояткой. Удар был настолько сильным, что лекарь тотчас испустил дух.
Поднявшись, Лихарев ужаснулся содеянному. Посто ял, согнувшись, над лекарем, приподнял его холодеющую руку, вновь опустил и, поняв, что медлить нельзя, метнулся к двери. На пороге остановился, прислушиваясь к ночной тишине. Темные окна лазарета успокоили, а ленивый собачий лай за крепостной стеной основательно ободрил Сергея. Мозг его заработал четко: «Надо бежать... Как можно скорее... Но куда? Через три часа в полку объявят побудку, а еще через час потянутся в лазарет больные... Но еще раньше могут спохватиться в караульном помещении...»
Лихарев тихонько прокрался за лазарет, взобрался на крышу и, уцепившись за выступ стены, поднялся на нее. Полежав на гребне стены и прислушавшись, он повис на руках над рвом и спрыгнул с трехсаженной высоты. Приземлился в густой бурьян. Обошлось без ушибов и царапин. Пригибаясь, быстро зашагал в аул и вскоре достиг Манькиного шинка. Осторожно постучал в окно. Минута, пока Маня открывала дверь, ему пока залась вечностью.