Выбрать главу

— Сергей-джан, — обратился он к Лихареву, — вот эти матросы теперь будут тебе родными братьями. Куда они — туда и ты.

— Послушайте, господин капитан, — впервые насторожился Сергей. — Мы же договорились — вы высадите меня в Астрабадском заливе, а там я — сам по себе. А то, я вижу, вы потихоньку-полегоньку приучаете меня к своей команде.

Улыбка Али-Замана сменилась досадой:

— Оказывается, ты, Сергей-джан, не совсем благодарный человек. Разве ты не видел, что я отдал за тебя талышскому торгашу целый харвар (Харвар — мера веса, равная 296,6 кг, т. е. немного больше 18 пудов) риса? Ты сам отнес ему домой три мешка. Я тебя купил у него, мой дорогой. Теперь ты мой раб.

— Что ты сказал?! — Сергей вскочил на ноги. — Я твой раб?! Да ты что, рехнулся что ли, кость бы тебе в горло. Я от этого из России бежал, а ты вновь меня хочешь в рабское ярмо запрячь!

Али-Заман вздрогнул, заволновался, как бы солдат не наделал беды. Сказал примирительно:

— Сядь, Сергей-джан... давай поговорим спокойно... Не бойся меня, дорогой. Поешь, попей, потом подумаем вместе.

Сергей, с недоверием глядя на капитана, вновь сел на кошму. Али-Заман тут же незаметно моргнул матросам и они, словно волки, набросились на солдата. Чело век пять навалились на спину, заломили руки и связали. Видя, что пленник не успокоился, — орал и матерился, — капитан приказал заткнуть ему рот. Боцман достал из-за пазухи грязный платок, которым до этого вытирал пот с лица, и засунул в рот Лихареву, Капитан ухмыльнулся:

— Теперь привяжите его к мачте, пусть погреется на солнце. До самого Астрабада не давать ни воды, ни еды.

Матросы выполнили приказание капитана и вновь, как ни в чем ни бывало, потянулись к чаше с пловом. Сергей дергался, двигал плечами, стараясь ослабить веревки, больно врезавшиеся в плечи. Еще не зарубцевавшиеся раны от шпицрутенов вновь заныли и зачесались, да так сильно, что хоть плачь. Сергей мотал головой, мычал, издавая глухие звуки, и этим только еще больше забавлял персов. Насытившись, матросы раскурили чилим и по очереди, один за другим, стали прикладываться к курительному прибору. Постепенно их мол чаливая сытость сменилась беспричинным смехом. Указывая на связанного, они начинали хохотать, да так громко и неестественно, что Сергею казалось, будто посходили с ума, Он слышал, что в Персии употребляют опьяняющее курево и, глядя на матросов и курительный прибор, догадался: насосались гашиша. (Гашиш — наркотик из индийской конопли)

С полудня до вечера корабль плыл вдоль лесистого Мазандеранского берега. Светло-зеленая вода, голубое небо и темно-зеленые, покрытые густыми лесами горы придавали сказочный вид этим местам. На склонах между высокими тополями и кипарисами виднелись небольшие усадьбы персов. Извилистые дороги тянулись от берега моря в горы. Матросы, стоя у борта шхуны, восхищались своей родиной, а Сергей, мучимый жаждой, проклинал свою злосчастную судьбу. Голова гудела от перегрева, ссохшаяся в гортани слюна мешала дышать, казалось, что язык распух и заслонил горло. К вечеру он потерял сознание. Боцман первым заметил, что у русского раба свисла голова на грудь, Вынув изо рта платок, плеснул ему на голову из ведерка. Сергей встрепенулся.

Али-Заман смилостивился:

— Ладно, отвяжи его и брось в трюм.

Оказавшись на пеньковых канатах, Сергей прилег и сразу забылся в тяжком сне. Сон его, однако, продолжался недолго. Где-то в полночь трюм распахнулся и сверху донесся властный голос боцмана:

— Эй ты, свиноед паршивый, начинай вытаскивать товар — приплыли!

Сергей сообразил, что от него требуют, и принялся подавать из трюма один за другим ящики с гвоздями, мотки проволоки, листы железа. Сверху принимали груз несколько амбалов, а он работал один — и так до самого утра. Выбрался из трюма с трудом. По палубе пошел, покачиваясь, как пьяный. Опершись грудью на перила, устало дыша, смотрел, как отходят от шхуны к берегу шлюпки. Капитана на корабле уже не было, суетились лишь несколько амбалов да боцман. У Сергея мгновенно вспыхнула мысль: «Побить надо гадов и броситься в воду!» В следующую секунду он уже сообразил, что эта затея кончится смертью, и успокоил себя: «Крепись, Серега, крепись...»