— Мессер Сфорца, — холодно произнесла Лючия, — я не знаю, что привело вас ко мне, но могу попробовать догадаться. Позвольте мне сразу же предупредить: если вы хотите каким-то образом повлиять на герцога при моем посредничестве, знайте, что лишь зря теряете время.
Лодовико вздохнул. Такое начало сулило, что его и слушать не станут. Но нужно было попытаться.
Он постарался не отчаиваться.
— Мадонна, я хорошо понимаю, о чем вы говорите, и приношу извинения за то, что создал у вас такое впечатление.
Лючия Марлиани удивленно взглянула на Лодовико:
— Так вы приехали не за тем, чтобы просить меня о чем-то?
— Вовсе нет. Напротив, честно говоря, надеюсь, что это я смогу оказать вам услугу.
— В самом деле? — спросила Лючия, и в глубине ее глаз мелькнул огонек любопытства.
— Именно. И причина тому очень проста: я боюсь за жизнь герцога Миланского.
За считаные мгновения ему удалось второй раз удивить правительницу Мельцо:
— Вы уверены? Считаете, что он в опасности? Кто-то ему угрожает?
Лодовико покачал головой. Неужели эта женщина правда не замечает, что происходит вокруг? Глядя на нее, сложно было поверить в подобную наивность.
— По всему Милану жители жалуются на поведение герцога: на неуемные пиршества, на провальные военные кампании, на растрату казны, на сосредоточение власти в одних руках, на возросшие налоги. Знать тоже недовольна.
— И на этом все? — спросила Лючия Марлиани. В этот раз Лодовико услышал в ее голосе плохо скрываемое высокомерие.
— На этом все, — ответил он. — Но герцог, которого ненавидят, это герцог, потерявший любовь своего народа. Подданные отворачиваются от него, а в подобных случаях правителей подчас свергают.
— Возможно, — ответила она все тем же тоном. — Но мне кажется, что Галеаццо Мария — герцог, которого боятся: из-за его отваги, красоты, обаяния.
— Возможно. Но в некотором смысле это еще хуже, — подчеркнул Лодовико. — Если герцога ненавидят и боятся, то рано или поздно он падет жертвой этих двух чувств.
— Вы угрожаете собственному брату?
— Ни в коем случае! Я хочу предупредить его. А поскольку я знаю, что меня он не выслушает, сочтет мои слова плодом больного воображения, я позволил себе приехать к вам, потому что только вы можете повлиять на него.
Лючия Марлиани вздохнула. Ее красота, казалось, побледнела на мгновение.
— Мой дорогой Лодовико, вы переоцениваете мою власть над герцогом. Я всего лишь одна из множества его любовниц, вот и все.
— Мне так не кажется. Я не припомню, чтобы он дарил своим любовницам то, чем теперь владеете вы. Так или иначе, но он считает вас особенной. И если позволите, мадонна, то, увидев вас сегодня, я понял почему.
— В самом деле? И почему же? — с деланым удивлением спросила она.
— Отбросьте ложную скромность. Потому что вы невероятно красивы, вот почему! — со вздохом ответил Лодовико, уставший от этого спектакля. — Скажите лучше, что за игру вы ведете?
— Я вас не понимаю.
— Это же очевидно. Такая женщина, как вы, не может не знать, как велика ее власть над мужчинами. Так что не притворяйтесь, будто не понимаете этого. Вы не хотите помочь мне? Точнее, не хотите помочь моему брату и самой себе? Хорошо, скажите об этом прямо, и я не стану больше докучать вам.
— Да как вы смеете так говорить со мной! Вы явились сюда, в мой дом, твердите о ненависти и заговорах, об ошибках герцога и требуете, чтобы я поддержала вас?
— Я ничего не требую. Но я уверен, что Галеаццо Мария в опасности. А если его жизнь под угрозой, то и ваша тоже!
— Это лишь подозрения. Глупые пересуды. Почему я должна всерьез воспринимать ваши слова? Что вы сделали для герцога до сих пор? Думаете, вы первый, кто пересказывает мне подобные слухи? Эти грязные сплетни? Но Галеаццо Марии совершенно не нужны подобные предостережения, чтобы править Миланом!
Выражение лица Лючии Марлиани изменилось, открыв Лодовико истинный характер этой женщины — безжалостной, эгоистичной, думающей лишь о собственной выгоде.
В этот момент он понял, что все пропало. Если кто-то и впрямь решит организовать покушение на жизнь герцога, то Галеаццо Мария окажется беззащитен, ведь безграничное высокомерие — как его собственное, так и той, кому он больше всего доверяет, — совершенно ослепило его.
Осознание истинного положения вещей лишь усилило боль в душе Лодовико.