— Ну наконец-то, Джованни, хоть обсохнем немного! Если уж приходится ждать, лучше делать это в тепле, — заметил Карманьола. Этими словами он скорее пытался подбодрить самого себя, поскольку в душе шевелился червячок сомнения, шептавший, что его загнали в ловушку. Впрочем, Франческо тут же решил, что это лишь пустые домыслы и бояться ему нечего.
Оруженосец кивнул.
Потолок покрывала роспись невероятной красоты. Некоторое время Карманьола восхищенно разглядывал фреску.
— Видишь, Джованни, — сказал он с гордостью, — зря всех военачальников считают неотесанными невеждами. Я вот умею оценить красоту, например, этой чудесной фрески у нас над головой. Правда же рыцари в доспехах на ней совершенно великолепны? А их мощные кони в расшитых попонах, а городские башни на заднем плане! От этой картины захватывает дух, не находишь?
Молодой оруженосец снова кивнул. Карманьоле показалось, что во взгляде Джованни промелькнуло странное выражение, но он не понял, какое именно. Конечно, юноша изменился после трагедии во Фриули. Кондотьер не смог бы найти точного определения, но чувствовал: что-то в Джованни сломалось навсегда. Особенно больно было осознавать, что именно он принес юноше такое разочарование.
Любуясь фреской на потолке, Франческо Буссоне снова почувствовал тот же холодок, что пробежал у него по спине, когда гвардейцы оставили его одного в этой восхитительной комнате. Минута за минутой ощущение беспокойства все росло и вызывало воспоминания о прошлых днях, когда он в очень похожей ситуации впустую ждал Филиппо Марию Висконти в замке Порта-Джовиа.
Теперь же Буссоне находился во дворце дожей, главном символе власти Венеции, и страх только возрастал. Конечно, Карманьола ничем не выдал тревоги, однако время шло, дож не появлялся, и Франческо Буссоне задавался пугающими вопросами, на которые ему совсем не хотелось искать ответы.
Значит ли это, что Венеция раскрыла его двойную игру? Они знают, как он тянул время по просьбе герцога Миланского?
Карманьола тяжело вздохнул. Он вновь взглянул на фреску на потолке, но теперь ему показалось, что рыцари в сверкающих доспехах, изображенные на ней, готовятся напасть на него. Военачальника охватило ощущение, что они вот-вот сойдут с картины и проткнут его своими острыми мечами.
Франческо Буссоне тяжело опустился на стул, вытянул ноги и стал разглядывать библиотеку из-под полуприкрытых век. Карманьола предпочел бы заснуть, чтобы не думать об унижении, которое он однажды уже пережил и которое грозило повториться вновь. Беспокойство все сильнее сжимало грудь.
Его пробрал холод, будто пламя в камине вдруг превратилось в глыбу льда. Франческо не знал, кто выдал его, но чем дольше тянулось время, тем отчетливее он понимал, что дож не придет на встречу с ним.
Надежда выйти сухим из воды таяла как дым. Казалось, тишина обвиняет его громче тысячи слов.
По прошествии нескольких часов — дождь прекратился, и в окно лился яркий дневной свет — Франческо наконец, решил уйти.
Он встал и снял со стула свою накидку.
— Джованни, идем отсюда, — сказал он оруженосцу. — Мы прождали достаточно. — Карманьола открыл дверь и обнаружил там гвардейца. — Проводите меня на улицу! — рявкнул он.
Солдат молча кивнул и повел гостей по коридору к крутой лестнице.
Слушая собственные шаги, гулко отдающиеся от мрамора ступеней, Франческо Буссоне понял, что его конец близок. Они вошли в галерею, которая вела к темницам, и встретили там еще две группы гвардейцев. Один солдат подошел к ним и указал на вход в Поцци — так называлась тюрьма дворца дожей.
Франческо Буссоне внимательно посмотрел на венецианцев.
— Видимо, я пропал, — пробормотал он.
Двое гвардейцев подхватили кондотьера под руки, но Джованни остался там, где стоял.
Тут Карманьола понял, кто его предал, но не произнес ни слова, потому что открытие разбило ему сердце. Он отвел взгляд от оруженосца и двинулся навстречу своей судьбе.
ГЛАВА 27
НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Венецианская республика, дворец дожей
Никколо Барбо влетел в зал Совета десяти, будто его гнал ураганный ветер. Девять его коллег тут же поняли, что он собирается сообщить им нечто важное: у Барбо был вид победителя, на губах играла подозрительно довольная улыбка. Дож, уже знавший, о чем пойдет речь, был, напротив, угрюм и печален. Кивком он пригласил вошедшего занять свое место и заговорил: