— Габор Силадьи, — ответил он.
— Откуда вы родом?
— Из Эгера.
— Это в Венгрии?
Мужчина молча кивнул.
— Вот как! Вы сражались под знаменами Яноша Хуньяди!
— Да, ваша светлость. А позже служил вашему отцу, герцогу Милана.
— Вы происходите из рода отважных воителей.
Венгр опять промолчал.
— Если не ошибаюсь, ваша семья знатна и богата. Что же заставило вас оставить родной край и отправиться сражаться в далекие земли?
— Я люблю жизнь и кровь.
— Неужели в Венгрии мало жестокости и насилия?
— Здесь больше, — коротко ответил Габор.
— Моя мать говорит, что вы человек чести, мессер, и у меня нет причин сомневаться в этом. Однако моя просьба потребует не столько мужества, сколько верности. Верности золоту, само собой, но только тому золоту, что дам вам я. Вы готовы взять на себя подобное обязательство?
Силадьи взглянул на нее, его губы изогнулись в улыбке.
— Мои слова кажутся вам смешными?
— Ваша светлость, как я уже сказал, я люблю жизнь и кровь, — ответил венгр. — И я вижу и то и другое в ваших глазах. Или я ошибаюсь?
Услышав эти слова, Бьянка Мария на мгновение почувствовала себя перед ним совершенно обнаженной. Как странно ведет себя этот человек: никаких покровов из сомнений или намеков; каждое его слово раскрывает самую суть страстей и переживаний. Конечно, он привык воевать, что многое объясняет, но все же никто прежде не говорил с Бьянкой подобным образом, и ей безумно понравилась эта прямая, даже жесткая манера выражаться.
— Думаете, можете прочитать мои мысли?
— Что я думаю, не так уж важно. Я просто говорю вам, что увидел. А улыбаюсь потому, что чувствую, как вы жаждете жизни и крови.
— Посмотрим, окажетесь ли вы правы. Пока я прошу вас лишь продолжать служить в войске моего мужа, но при этом выполнять мои приказы. Чтобы быть уверенной в вашей преданности, я дам вам эти триста золотых флоринов. Это все, что у меня осталось, так что прошу не тратить деньги попусту. — Бьянка Мария вложила кожаный кошелек с позвякивающими в нем монетами в огромную ладонь венгерского воина.
— Ваша светлость, я не возьму ваши деньги, — покачал головой Габор Силадьи. — Пока я ничем их не заслужил. Вы нравитесь мне, я вижу нашу схожесть, а потому предлагаю заплатить, когда я действительно выполню ваши поручения. До тех пор будьте спокойны: мое сердце и моя рука принадлежат вам.
— Вы уверены? Я могу положиться на вас? — спросила молодая женщина, удивленная, что этот человек отказался от ее щедрого предложения.
— Решайте сами. Я не могу дать вам никакой иной гарантии, кроме своего слова.
И опять его речи попали в цель. Венгр ответил ей без должного почтения, но совершенно искренне, и Бьянка Мария была согласна принять его таким, какой он есть. В конце концов, сколько любезностей ей расточала Перпетуя, а потом первая же и предала ее. Значит, можно будет доверить этому человеку самые сокровенные тайны?
— Хорошо, Габор, я ценю вашу прямоту и честность, — сказала Бьянка Мария. — Когда я позову вас, вы тут же поспешите ко мне, понятно? Где бы вы ни оказались в тот момент. Как я сказала, вы продолжите сражаться под знаменами моего мужа, но подчиняться будете мне.
— Все будет так, ваша светлость.
— Хороню, пока вы можете идти.
Венгр поднялся. До этого он так и разговаривал с Бьянкой Марией опустившись на одно колено, и она не попросила его встать. Теперь, с ее позволения, он наконец выпрямился и направился к двери.
1447
ГЛАВА 60
ДЕЛА ЗЕМНЫЕ
Папская область, Апостольский дворец
Пьетро Барбо держал за руку дядю, который тяжело дышал, переживая очередной день бесконечных страданий. Подумать только, после стольких тревог и опасностей, после долгих девяти лет, проведенных изгнанником во Флоренции, Евгений IV наконец-то вернулся в Рим и не жалея себя стал трудиться над тем, чтобы превратить этот город в центр науки и искусства. Такие гуманисты и художники, как Антонио Филарете, Фра Беато Анджелико, Жан Фуке, стали частью близкого окружения понтифика и получали при его содействии крупные заказы. Папа даже предлагал Фра Анджелико мантию архиепископа Флоренции, но тот, будучи скромным, чувствительным и богобоязненным человеком, решительно отказался, предложив вместо себя Антонио Пьероцци, по его словам гораздо более достойного высокого сана.
И тут эта болезнь, поразившая дядю в самый неподходящий момент. Евгений IV верил не только в искусство и красоту, но и в силу: он проявил себя истинным защитником христианства, хотя флот Крестового похода и потерпел поражение в Варне. И беда, как оказалось, пришла не одна.