Была на счету понтифика и другая важная заслуга. Евгений IV смог остановить раскол, начатый концилиаристами на Базельском соборе. Проявив невероятное терпение и скромность, день за днем понтифик вел переговоры и искал пути к примирению, прощая чужие ошибки и поступаясь собственными интересами. Папа сражался как лев и в конце концов сумел получить поддержку Альфонсо Арагонского, признав его право на престол Неаполитанского королевства, а также достиг соглашения с императором Священной Римской империи Фридрихом III, который на Союзном сейме во Франкфурте открыто отрекся от концилиаристов и особенно от антипапы Феликса V.
Но теперь все это не имело значения.
Евгений IV, бледный как смерть, лежал накрытый одеялом до самого подбородка и сотрясался от приступов кашля. Он ужасно исхудал, и хотя массивные камины в его покоях были полны дров и наполняли комнаты теплом, пальцы понтифика оставались холодны, словно лед.
Пьетро взглянул на Лодовико Тревизана, патриарха Акви-леи и личного врача папы, а также кардинала-камерленго Римско-католической церкви.
Чуть дальше расположились и другие кардиналы, самые верные люди Евгения IV: казначей Апостольской палаты Франческо дал Леньяме, кардинал Пьетро да Монца, и кардинал-дьякон, и вице-декан, и старейший из кардиналов, и генеральный викарий, и многие другие. Все они собрались вокруг огромной кровати папы и бормотали молитвы в ожидании неминуемого конца.
Пьетро прочитал во взгляде Лодовико горечь и принятие. В этот момент юноша ясно понял: камерленго сделал все, что мог, но оказался бессилен перед болезнью понтифика. Настои и кровопускания не принесли облегчения. Евгений уже не мог спать, он мучился в слабом беспокойном бдении, прерывающемся лишь моментами забытья и приступами острой боли в груди.
Пьетро не мог смотреть на дядю в таком состоянии.
— Ваше высокопреосвященство, — обратился он к Ло-довико Тревизану, — мы можем что-то сделать? Неужели вы не видите, как он страдает?
— Сын мой, мы испробовали все средства, — отозвался тот. — Теперь все в руках Господа. Если вы хотите помочь понтифику, молитесь за него вместе со мной.
— Безусловно, — поддержал его кардинал Просперо Колонна с едва заметной досадой.
Едва заметной для всех, но очевидной для Пьетро: он хорошо знал, что Колонна будет счастлив, если понтифик отдаст Богу душу прямо в этот момент.
Евгения IV сотряс очередной приступ кашля, и в этот раз больной попытался сесть, опираясь на подушки.
Пьетро кинулся на помощь, но дядя остановил его жестом, на который, по всей видимости, ушли его последние силы, и снова сполз вниз. Его дыхание становилось все слабее.
Всего два года назад Евгений IV потерял своего любимого кузена Антонио Коррера, который так много сделал для него и во время избрания папой, и после, в темные дни побега из Рима. Теперь же понтифик не хотел цепляться за жизнь, ведь большинство людей, которые были ему дороги, уже умерли, а Габриэле часто говорил, что ему неинтересно общаться с теми, к кому он не испытывает уважения.
Поражение в Варне стало еще одним тяжелым ударом, и вину за это папа возлагал на Венецию, которая не остановила наступление турок, когда была возможность. Родной город, увы, чаще разочаровывал Евгения IV, чем радовал. За эти годы Венеция неоднократно извлекала пользу из того, что Габриэле Кондульмер возглавлял Святой престол и был духовным главой всего христианского мира.
Сама Венеция при этом, словно злая мачеха, и не думала осыпать его милостями; более того, даже не сумела поддержать и защитить во время побега из Рима, когда сама жизнь папы была в опасности. Тогда он спасся только благодаря вмешательству Флоренции и помощи Франческо Сфорцы.
— Он умер, сын мой, — сказал кардинал Лодовико Тревизан.
Эти слова прозвучали окончательным приговором, и сердце Пьетро сжалось от невыносимой боли. Он многим был обязан своему дяде и знал, что Полиссена, его мать, будет безутешна.
По щекам юноши потекли слезы.
— Габриэле! — позвал Лодовико Тревизан. Понтифик не отвечал. — Габриэле! — повторил камерленго.
Но Евгений IV оставался недвижим: глаза широко раскрыты, побледневшие губы сжаты. Исхудавшее за время болезни лицо поражало своей бледностью.
— Габриэле! — позвал кардинал в третий раз и снова не получил ответа.
Камерленго тяжело вздохнул. За спиной у него раздавались сдавленные рыдания Пьетро.