Выбрать главу
* * *

Увидев ее, такую прекрасную и пылкую, в платье из красного бархата, Габор вспомнил картину Петруса Кристуса, которую ему довелось лицезреть в одном дворце в Брюгге несколько лет назад. На том холсте была изображена женщина с волнующим взглядом. Как он ни пытался, так и не смог понять, на что именно она смотрела. Красавица была Настоящим воплощением соблазна. Складки яркой ткани, белоснежная кожа, темный фон создавали уникальное зрелище, от которого захватывало дух. А теперь Габор словно видел ее во плоти — гордую женщину, не знающую пощады, которая не побоялась воспользоваться его рукой, чтобы осуществить давно задуманный план мести. Он выполнил поручение с особой жестокостью и, признаться, не без удовольствия. Силадьи знал, что Бьянку Марию на этот шаг толкнула жажда мести, а для него не было на свете более справедливого и благородного стремления.

С первой же встречи Габор понял, что нашел если не свою судьбу, то по меньшей мере родственную душу. Глядя на Бьянку Марию в этой небольшой гостиной, Силадьи вспомнил, какое почти чувственное наслаждение испытал, выполнив порученное ему задание.

Он легко воскресил в памяти, как догонял карету, пустив коня галопом: только черное небо с огоньками звезд и смутно различимый силуэт экипажа впереди. И как сверкнул выстрел, заставивший кучера остановить лошадей. Несчастный лишь прижал руки к груди и рухнул на козлы, а затем сполз вниз, в дорожную грязь.

Когда Силадьи спрыгнул с коня и открыл дверцу кареты, кто-то выскочил на него, сжимая меч в одной руке и фонарь в другой. Неуклюжий защитник попытался ткнуть фонарем в Габора, но тот легко увернулся и с помощью тяжелой венгерской сабли ловко избавился от противника: вырвал у него из руки фонарь, одновременно ударив в лицо эфесом, а потом поразил лезвием точно между лопаток. Мужчина рухнул на колени, после чего оставалось лишь отрубить ему голову.

Наконец Габор убрал саблю в ножны и залез в карету, где при свете факела обнаружил заплаканную Перпетую. Слабым голосом она бормотала несвязные мольбы о пощаде, но Силадьи и не подумал уступить просьбам перепуганной женщины: он вытащил из-за пояса кинжал и перерезал ей горло.

* * *

— Надеюсь, вы исполнили то, о чем я просила, — сказала Бьянка Мария.

Габор Силадьи опустился на одно колено. В этот раз он внимательно посмотрел в глаза своей госпожи:

— Перпетуя да Варезе осталась лежать в карете с перерезанным горлом. Экипаж брошен ночью среди полей. Кучер умер от выстрела из аркебузы в грудь, личный охранник обезглавлен.

Бьянка Мария не сдержала довольной усмешки.

— Наконец-то моя честь восстановлена, — сказала она. — Я отомстила за нанесенную обиду. Вот обещанная награда, мессер, и надеюсь, в этот раз вы ее примете.

— Безусловно, — ответил венгр, взяв из руки госпожи плотно набитый кожаный кошелек с позвякивающими монетами.

— Теперь, Габор, можете идти. Я пришлю за вами, как только вы понадобитесь мне снова.

— Я к вашим услугам, ваша светлость, — отозвался Силадьи, поднимаясь с колен, после чего покинул изящную гостиную.

ГЛАВА 63

СЛЕЗЫ

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти умер.

Аньезе горько рыдала. Она только что вернулась из Павии куда правитель Милана, предчувствуя свой скорый конец, отправил ее вместе с половиной герцогской казны. Даже на пороге смерти Филиппо Мария позаботился о любимой. И оказался прав. Аньезе была совершенно убита горем.

Что теперь ее ждет? Что ждет Милан? Бьянка Мария осталась в Кремоне вместе со своим мужем Франческо. Они решили, что слухи о плохом самочувствии герцога — лишь выдумки, а на самом деле он замышляет нечто дурное против них. Теперь Милан остался без своего главы.

Сердце Аньезе рвалось на части, его словно жгли раскаленным железом; боль от потери была огромной, острой, невыносимой.

Тело Филиппо Марии лежало к ней спиной. Так пожелал сам герцог: он приказал повернуть себя на бок, чтобы смотреть в стену и не видеть придворных и советников, которые бесконечным потоком стекались в его покои со всего дворца, надеясь получить от умирающего какую-нибудь награду, благословение, титул. Своей позой Висконти хотел ясно дать понять, насколько презирает их всех.