- Я никогда не спала ни с кем, - отвечает она, чтобы он понял, чтобы не ждал, чтобы отказался, если у него еще есть силы, потому что у нее их больше нет.
Но он лишь говорит какие-то глупости, с которыми она пытается спорить, когда он затыкает ее рот поцелуем.
И это сладко, это пьянит сильнее дорнийского вина, распаляет кровь сильнее любой битвы. Джейме на удивление нежен с ней, он держит ее бережно, гладит ее шею, проводит большим пальцем по скуле, пока его губы ласкают ее, и она не может не пытаться отвечать ему тем же. Когда ей кажется, что лучше быть не может, он прикасается к ее губам языком, проскальзывает внутрь, и она чувствует себя на пороге смерти. Лицо горит, и она может только стонать в поцелуй, чувствуя, как он улыбается в ответ. Ей все тяжелее удерживаться на ногах, поэтому она обхватывает ослабевшими руками его плечи, цепляется за него, прижимаясь к нему грудью, подходя ближе, и твердость в его штанах прижимается к ее бедру, а жар его тела опаляет. Джейме разрывает поцелуй первым, и прежде чем она успевает подумать, что он сейчас уйдет, оставит ее, разглядит ее и осознает свою ошибку, начинает остервенело избавляться от оставшейся одежды. Она следует его примеру, и щеки ее алеют с каждой секундой все сильнее. Но когда он снова принимает ее в свои объятия, когда прижимает к себе с силой, которая возбуждает и уничтожает ее, с трепетом, которого она в нем никогда не знала, с пылкостью, которая плавит ее, со страстью, сродни той, что она сама чувствует изнутри…
Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Кажется, она больше никогда не сможет этого испытать.
Джейме – это тревожные взгляды ей в лицо, глаза в глаза, полные щемящей нежности, будто бы никогда никого не существовало в этом мире, кроме нее. Кроме них двоих.
Джейме – это горячие и властные поцелуи, бесстыдные, отзывающиеся во всем теле.
Джейме – это осторожные, ласковые прикосновения к ее шрамам, рубцам, свежим синякам.
Джейме – это жаркая мужественность, и хотя его естество, влажное, обжигающее, изнывает без внимания, он все еще выжидает правильного момента, чтобы взять ее нежно, когда она будет готова. Когда она попросит.
И она не заставляет себя ждать долго, стонет его имя, требовательно, задыхаясь, стоит ему спуститься вниз на кровати и прижаться губами к ее лону. Но даже тогда он остается глух к ней, он ведет их обоих в этом танце. Пока он доводит ее до экстаза, гасящего взорвавшийся вокруг нее мир, он оглаживает низ ее живота, вверх, до талии, до груди, жаждущей его внимания, протягивает левую руку, и они переплетают пальцы.
Он устраивается меж ее разведенных ног.
- Я омерзителен, - говорит он внезапно, и голос его хриплый, почти неузнаваемый. – Но я не могу без тебя.
И он двигается вперед, погружается в ее тело, неотвратимый, болезненный. Необходимый, словно был в ней всегда. Он выбирает сильные, но медленные толчки, не отводит взгляда от ее некрасивого, несуразного лица, от ее нескладного тела. Будто бы запоминает. Коротко выдыхает сквозь зубы, будто сдерживается, будто чувствует себя виноватым. Но возбуждение вновь нарастает в ней, несмотря на боль, несмотря на ее падение. Это ее сердце, это Джейме, погруженный вглубь нее, любит ее тело, ласкает ее, принимает ее со всеми ее недостатками. И эта мысль возрождает ее, заставляет протянуть руки, ответить ему с тем же пылом, притянуть для глубокого поцелуя, прижаться к его лбу своим.
Когда он морщится, она понимает, что он близок, обхватывает его лицо ладонями:
- Я этого хочу, - говорить сложно… невозможно. – Всегда хотела.
И Джейме изливается в нее, почти беззвучный, только губы шепчут опасные, жестокие слова. Он откидывается назад, обессиленный, и никогда еще его лицо не кажется ей настолько прекрасным.
Потом он шепчет ей в ухо бессмысленные нежности, и они обсуждают – Джейме впервые говорит «мы», разговаривают – бесстыдно-откровенно, и он гладит ее по волосам, по лицу, по шрамам и синякам, и его поцелуи становятся нежными и ласковыми, почти целомудренными, затем они распаляются снова…
Но по ее сердцу горьким ядом растекаются его слова, вырвавшиеся из него против воли, сразу после того, как он достиг края:
«Моя - до смерти».
Посреди ночи она просыпается в холодном поту – Джейме спит рядом, на боку, будто бы перед сном он смотрел на нее.
Память услужливо напоминает, что Подрик вечером обещал зайти к ней и забрать ее меч и доспехи.
Оруженосец должен содержать оружие своего рыцаря в порядке и чистоте, на случай надобности.
Еще никогда Бриенна не была так рада его забывчивости.
***
Шестой
Она стоит во дворе Винтерфелла, оплакивая все, что только что потеряла.
Ее шанс на счастье покидает ее, устремляется вперед, навстречу своей смерти, и нет ничего, что Бриенна могла бы сделать, чтобы спасти его.
Ее не хватает. Это горькая правда, беспощадная, как клинок в самое сердце, но она должна принять ее. Ее не хватает для того, чтобы он остался, ее – мало. Его вина, его презрение к себе, их с Серсеей долгая история, то, насколько она вросла в него, поражая плоть и душу, будто скверна, - перевешивают все, что Бриенна может дать ему, все, что она могла бы отдать за его жизнь. Клинок поворачивается, врезается в тело, вырезает из нее что-то важное – надежду? право на счастье? – и слезы бегут по лицу, не прекращаясь, не останавливаясь, жгут щеки на ветру, смывают прошедшие недели вместе с ним, растворяют его умиротворенное во сне лицо.
Она не знает, сколько стоит так, обнимая себя руками, умирая изнутри. Боль утихает, боли больше нет, есть только горечь и соль, на губах ее отныне только пепел, и от этого послевкусия ей никогда не избавиться – отчего-то это она знает наверняка.
- Миледи… - раздается несмелое за ее спиной, и она устало отмахивается.
- Уходи, Подрик, я скоро приду.
Но звука удаляющихся шагов так и не слышно.
- Уходи, - повторяет она, но он по-прежнему недвижим.
- Оставь меня в покое! – ее обычно спокойный, но властный голос, преисполненный внутренней силы, покидает ее, обратившись в срывающийся хриплый крик.
Оруженосцы должны во всем слушаться своих рыцарей.
Бриенна Тарт чувствует, как он мягко обнимает ее за плечи, деликатно, бережно, и от его рук становится немного теплее, становится проще сделать первый шаг. В глубине души ворочается стыд от того, что он видит ее глупые слезы, что он понимает, как низко она пала, какой слабой стала – всего за несколько недель, но, опустив взгляд, она не видит в его глазах ни жалости, ни осуждения. Только безоговорочную поддержку, слепую веру в то, что она сильнее этого, лучше этого. Как тогда, когда она потерпела неудачу, разыскивая Арью, как тогда, когда она восстанавливалась после битвы с Псом.