Изыскивать более эффективные способы, опираясь на раскрытые наукой возможности, необходимо не только в борьбе с опечатками, но и более сложными ошибками в рукописях и наборе. Со временем память электронной машины, быть может, и придет на выручку редакторам, тратящим немало труда на проверку фактических данных в произведении и устранение всяких отступлений от истины. Но в нынешних условиях преимущественно выручают свои знания, опыт и компетентные методические указания.
К сожалению, никем еще не предложены какие-либо единицы достоверности наподобие единиц информации — битов, что позволило бы установить количественные соотношения и в вопросах точности. Но зато сколько здесь простора эрудиции, логике, ассоциациям, интуиции, эмоциям! Нам кажется, что не устарел даже окрашенный скепсисом совет Анатоля Франса: «Постоянное сомнение да будет нашей достоверностью!»
Жгучая потребность в точности навела и современного писателя на невеселые размышления. Рассказывая в своем дневнике «Разные дни войны» об одной недостоверной встрече, Константин Симонов признается: «Эта ошибка памяти была для меня в ходе работы над книгой тревожным сигналом, лишний раз напомнившим о том, что в памяти не только многое бесследно утрачивается, — это еще полбеды, — но кое-что бессознательно деформируется, а это уже беда, с которой надо бороться, по возможности проверяя все, что поддается проверке» [103, с.88].
Попробуйте, однако, на свой глаз определить, что поддается и что не поддается, а главное — что требует и что не требует проверки, и вы тотчас зайдете в тупик. Если взять за правило, что проверять надо все подряд от подлинности малейшего факта до местоположения последней запятой, то на выполнение всех операций контроля уйдет невесть сколько времени и работа над рукописью замедлится до черепашьего шага.
Если же принять принцип выборочной проверки, останавливаясь на отдельных, требующих сугубой осторожности фактах, терминах, грамматических конструкциях (обычно так и поступают на практике), то никогда не будет гарантии, что рядом с обследованным участком текста не осталось какого-нибудь недосмотра (вспомните наблюдение С.М. Бонди!).
Что же, опять мы в заколдованном кругу? Нет, ученые предлагают по крайней мере два выхода. Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос считали полезным при определении достоверности и точности фактов опираться на самую их природу. Французский математик Э. Борель и американский социолог Т. Шибутани решающим критерием достоверности признают наличие большого числа свидетельств, согласующихся между собой.
Шибутани заметил, что всякий раз, когда кто-нибудь не уверен в правильности своего личного восприятия, он обращается к другим людям, чтобы удостовериться, не испытывают ли они то же самое [130, с. 101]. Сомнение снимается совпадением ряда свидетельств и доказательств, причем для проверки могут привлекаться устные, письменные и печатные источники.
Борель же подчеркивал, что неведение, которое мы сознаем, не есть ошибка. Зато уточненная указанным выше способом практическая достоверность равносильна теоретической достоверности математиков [16, с. 90]. Вывод тем более разительный, что его делает не кто иной, как сам математик!
Требует пояснения, что имели в виду французские историки, когда рекомендовали исходить из самой природы фактов. По их наблюдениям, существуют факты, относительно которых трудно солгать или ошибиться.
Первый случай — когда факт такого рода, что его нельзя исказить. Все зависит от того, долго ли продолжался этот факт, часто ли его наблюдали, много ли людей его знают. Например, мы мгновенно обличили бы ошибку, если бы где-нибудь прочитали, что восстание декабристов происходило... в Москве!
Другой случай, когда само сообщение о факте служит ручательством за его точность. Вряд ли можно найти более яркую иллюстрацию для данного правила, чем эпизод, произведший глубокое впечатление на двух выдающихся музыкальных деятелей.
Г.Г. Нейгауз вспоминает, что в возрасте двенадцати-тринадцати лет в старой немецкой книге, где были собраны всяческие анекдоты о великих музыкантах, он прочел апокрифическое письмо одного знакомого Моцарта, в котором приводился рассказ гениального творца музыки о том, как он сочиняет. Моцарт говорил, что, сочиняя симфонию в уме, он разгорается все более и более и наконец доходит до такого состояния, когда ему чудится, что он слышит всю симфонию от начала до конца, сразу, одновременно в один миг!