Но можно ли опознавать ошибки и указывать на них автору, не будучи в должной степени «подкованным» в данной области? Начитанность, широкая осведомленность, глубокие и всесторонние познания — все то, что принято понимать под эрудицией, — несомненно идут на пользу делу. Чарльз Диккенс в своей непревзойденно меткой характеристике профессии корректора признавал эти качества обязательными даже для рядового типографского труженика. В речи на собрании Лондонской ассоциации корректоров 17 сентября 1867 года он на основании личного опыта засвидетельствовал, что «работа эта не механическая, что здесь мало сноровки и навыка, но требуется еще и природный ум, и приобретенное образование, и изрядная осведомленность, и находчивость, и отличная память, и сметливость» [43, с. 527].
Однако, при неизменном уважении к знаниям, фигура эрудита не у всех вызывает симпатию. Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос, правда, берут эрудитов под защиту от тех, кто нападает на них за «механическое» накапливание знаний, но вместе с тем порицают лиц, действующих так, как будто бы цель эрудиции заключается в ней самой.
Анатоль Франс обладал неисчерпаемыми знаниями, но с холкой иронией относился к «всезнайкам» , не упуская случая высмеять их в ряде своих произведений. Один из его любимых героев, прочитавший множество книг, говорит, что потому-то он ровно ничего не знает, ибо нет книги, которая не опровергала бы другую, и, ознакомившись со всеми, не знаешь , что же думать.
Слов нет, эрудиты, несмотря на всю их ученость, не всегда оказываются на высоте положения. Одна из наиболее нашумевших историй «посрамления» эрудитов — казус с мнимым окончанием «Русалки», которое такие высокообразованные люди, как Б.Н.Чичерин, А.В. Станкевич и Ф. Е. Корш, приняли за подлинный пушкинский текст. Вирши, сочиненные ловким мистификатором, академик Корш удостоил пристального филологического разбора в официальном органе Академии наук, доказывая, что якобы записанный по памяти текст окончания драмы «не содержит в себе почти ни одного оборота или слова, которых не оказывалось бы в бесспорных произведениях Пушкина».
С решительным разоблачением подделки выступил в печати А. С. Суворин. «Казалось, встретились совершенно неравные силы — академик Корш и журналист Суворин, — писал Б. В. Томашевский. — И, однако, победа осталась на стороне Суворина» [109, с. 195].
К этому эпизоду из прошлого мы обратились для того, чтобы честно предупредить читателей, что эрудиция, как бы она ни обольщала пас, — это не панацея от всех бед в печатном тексте, не сказочный «золотой ключик», надежно запирающий все двери, в которые норовит пробраться ошибка. Вместе с тем мы возражаем против того, чтобы слову «эрудит» придавался иронический оттенок и в эту графу снисходительно зачисляли каждого, кто использует свою начитанность и осведомленность, стремясь повлиять на судьбу будущей книги в смысле очищения ее от ошибок.
Не полезнее ли для книги, если автор, в меру необходимости, прибегает к толковой помощи если не эрудитов в полном значении этого слова, то по-своему компетентных и опытных лиц? Это ли не первый из резервов аккуратности при выпуске книги?!
В истории создания ряда классических произведений и научных открытий редко когда говорится о внутреннем развитии и переживаниях авторов, на что сетовал И. Ю. Крачковский в книге «Над арабскими рукописями», и почти ничего не сообщается о той помощи, которую получали авторы от своих прилежных сотрудников. Это плохо прежде всего в том отношении, что создает неправильную картину, будто автор так «силен», что никто не может до него подняться и тем более в чем-нибудь его поправить (помните, «Картину раз высматривал сапожник и в обуви ошибку указал...»?). Досадное заблуждение! Знакомясь с фактами и документами, видишь, что дело обстоит совсем иначе.
Даже авторы, являющиеся полными хозяевами своей книги, то есть выдвигающие новые идеи и располагающие материалами, которые знакомы им, как никому другому, не только не уклоняются от дружеской подмоги, а наоборот — всячески ее ищут. Гениальный мыслитель-материалист И. М. Сеченов с уважением относился к мнению своих коллег и жаждал их плодотворного содействия. Чтобы заранее иметь их замечания и облегчить себе дальнейшую работу, он выработал оригинальный прием, на целый век предвосхитивший вошедшие в современную практику «препринты».
Сеченов начинал писать свои труды... с конца, первым делом формулируя основные выводы по теме сочинения. Приступая к созданию знаменитой книги «Элементы мысли», он в марте 1875 года писал Д.И. Менделееву: «...прочтите резюме моей работы, которое Вы получите или от Бутлерова, или от Зинина, и ради самого господа напишите мне поскорее все, что имеете заметить против моих соображений и выводов, чтобы я успел принять к сведению все Ваши замечания при писании работы» [79, с. 220].