Когда отец приехал вечером домой, он был пуст. Я ждал отца в саду, у павильона с мангалом. Место действия изменить нельзя. Десять лет назад здесь все и случилось.
– А где мама? – взволнованно спросил он.
Накрапывал дождь, и я сидел под навесом. Передо мной стояла бутылка французского коньяка и два пузатых бокала.
В ответ на слова отца я молча разложил перед ним фотографии. Надо отдать ему должное: держался он хорошо.
– Та-ак… Давно знаешь?
– С самого начала. Я тебе соврал. Я нашел замок, куда вставляется тот огромный ржавый ключ. Нашел дом, а в доме – это, – я кивнул на фотографии.
– И как ты решил поступить? – напряженно спросил отец.
– У убийства огромный срок давности, и он еще не вышел. К тому же есть свидетель. И ты не захочешь, чтобы он давал показания в суде.
– Ты о матери?
– Да.
– Где она?
– Она от тебя ушла. Давно собиралась, но я просил повременить. Она тебя не простила. Она молчала, но не простила.
Он не выдержал и налил себе полный бокал коньяка. Залпом выпил. Хрипло спросил:
– Каковы твои условия?
– Я так и знал, что ты будешь торговаться. Я тоже не хочу давать делу ход. Но если ты меня вынудишь, я это сделаю. Десять лет назад я дал себе слово, что ты заплатишь. Мои условия: ты полностью отходишь от дел. Возраст у тебя пенсионный, и это никого не удивит. Я становлюсь главным бенефициаром, владельцем строительной компании, ты отдаешь мне все свои акции. Все без исключения активы. И все деньги. И уезжаешь.
– Куда?
– На Кипр. Там есть дом. Ты будешь жить как пенсионер. Я буду выплачивать тебе содержание. Скажем, пару тысяч евро в месяц.
– Кипр недешев, – усмехнулся отец. – Мне едва хватит покрыть расходы на содержание дома и бензин. Это бедность, Леня. Я даже поехать никуда не смогу. Мне придется копить на билет в Москву.
– Это правда. Дом большой, расходы тоже. Но я не хочу, чтобы на мои деньги ты готовил расправу. Я хорошо тебя знаю. Ты Петровский.
– А вот ты нет. Я всегда знал, Ленька, что ты мерзавец. Каюсь: недооценил. Подготовился, да? А я думал, за ум взялся. Жестко ты меня прессуешь.
– Чему-то же я у тебя научился. Так как? Принимаешь мои условия?
– А мама?
– Она останется здесь. У нее внуки, она ими дышит. Она ведь давно уже тебя не любит. Спальни у вас раздельные…
– Не смей! – он сорвался.
Я подумал, что он ударит меня. Но я больше не мальчик для битья. Я встал. И посмотрел на него сверху вниз. Я выше почти на голову. И он почти старик. Ему шестьдесят пять.
– Сцена не повторится, – сказал я твердо. – Сгорбыш будет жить. Пей коньяк, – я кивнул на бутылку. – Завтра жду тебя в офисе. Оформим документы – и частный самолет в тот же день доставит тебя на Кипр. Это будет твой остров Святой Елены. Ты ведь маленький Наполеон. Построил строительную империю. А вот твое Ватерлоо, – я кивнул на фото.
И он сдался. Пошел на сделку. Я знаю, что он звонил моей маме, и не раз. Я не запрещал ей общаться с бывшим мужем. Просто я знаю, что есть женщины, для которых материнство превыше всего. Деметры. Я четко все просчитал. Я сказал матери: или-или. Уедешь с ним – не увидишь ни меня, ни внуков. И мама осталась.
Все время думаю: а как бы поступила Настя? Кого бы выбрала она?
Я тогда победил. Но у каждого Наполеона свое Ватерлоо. У каждого, кто создает империю. Я знал, что за все надо платить. И где-то рядом есть человек, который также ждет. Как я ждал десять лет. Я постоянно чувствовал взгляд, сверлящий мне спину. Мелкие детали типа сорванной сделки. Настин вопрошающий взгляд. Слезы на глазах у мамы. Катя, которая пыталась повесить мне на шею освященный крест из Новоиерусалимского монастыря.
Мне никто ничего не говорил. Не устраивали сцен. Они не спорили. Не осуждали мои поступки. Но это еще хуже. Молчаливое ожидание. Казалось, все мои женщины знали, чем все закончится. Но не пытались меня остановить.
Сначала Снегин написал Алле в ватсап: «Можем встретиться?»
«Я у бабушки в больнице», – отбила Алла.
Снегин обрадовался. Вот он, шанс! Можно поговорить с Эвелиной Вячеславовной Петровской и узнать, зачем она звонила сыну. Снегину тут же стало стыдно. Женщина единственного сына потеряла и лежит в реанимации, а он собирается старого больного человека допрашивать.
«Как себя чувствует бабушка?» – написал он Алле.
«Уже лучше. Перевели в обычную палату».