Наверху, люди ненавидели и презирали его за уродство, кидались камнями, и норовили ударить, под землей все обстояло иначе. Узники, томящиеся в мрачном подземелье старинного замка, в непроглядной тьме и одиночестве, были рады любой живой душе. Выслушивать исповеди узников графского подземелья, было единственным развлечением тюремного надзирателя. Он знал о своих постояльцах все, вплоть до самых мельчайших подробностей. Перед ним проходили вереницы человеческих судеб, с момента появления на свет, и до того самого дня, когда, впав в графскую немилость, несчастные оказывались в сыром и затхлом, утонувшем во мраке, подземелье.
В большинстве своем проступки несчастных были настолько ничтожны, что они вполне могли отделаться несколькими ударами плетью. Но они оказались в темнице, выбраться из которой, было практически невозможно. Рассчитывать на то, что граф примет участие в их судьбе, не стоило. Большинство узников умрет в подвале от голода и болезней, так и не дождавшись пересмотра дела. Единицам, кому посчастливится покинуть подземелье, никогда не стать нормальными людьми. Из мрачных стен подземелья выходят дряхлые, изможденные создания, которым никогда не вернуть прежнего облика, не возвратиться к былой жизни. Их удел, медленно угасать, влачить жалкое существование, вскорости околев где-нибудь под забором, или в сточной канаве, откуда их утащат в общую могилу графские прихвостни.
Тюремный надзиратель для узников темницы был вроде священника, перед которым исповедовались, каялись в грехах, доверяя сокровенные тайны и секреты, которые при иных обстоятельствах, не доверили бы даже самому близкому и родному человеку. Вереницы человеческих судеб, проплывали у него перед глазами. Женщины, мужчины, молодые люди и старики, все кто однажды прогневив графа, оказался здесь, в подземелье, открывали ему свое сердце, чтобы продлить минуты общения с живым человеком.
Рассеянный свет факела делал фигуру тюремного служителя не такой кошмарной, какой она казалось наверху, при свете дня. И сидельцу хочется говорить не переставая, чтобы только видеть эти глаза напротив, и хотя бы на время забыть о мучительном одиночестве и темноте, сводящей с ума. Но надзиратель уходил, и замирал вдалеке, пропадая, последний отблеск факела, затихали в отдалении еле слышные шаги. И вновь тоска, темнота и одиночество обрушивались на узника, еще более ужасающие, после недавнего проблеска участия и света.
У надзирателя для жизни имелось все. Почти все. Несмотря на врожденные уродства, вызывающие у людей насмешки и отвращение, он был мужчиной, и мужское естество, требовало своего. Ему нужна была женщина, любая, пусть даже уродливая, что согрела бы постель, приготовила пищу, или просто поговорила с ним о чем-нибудь. Но он хром и горбат, и настолько уродлив собой, что ни одна женщина, не захочет разделить с ним постель, не согласится стать его женой, даже за все сокровища мира.
Однажды граф, под ручку с графиней, пребывая в благодушном настроении, спустился в подземелье и освободил нескольких несчастных из заточения. Подобное случалось и раньше на памяти тюремщика, но не часто. Несказанно везло несчастным, до которых соизволил дойти, и снизойти господин граф. Он никогда не обходил подземелья целиком и не рассматривал всех томящихся там несчастных. До повторного визита графа в подземную тюрьму, не дождавшиеся в первый раз, не доживали, и при самом крепком здоровье, которое в постоянной темноте, сырости и одиночестве, исчезало бесследно очень скоро.
В тот раз граф посетил подземелье в компании графини, пребывая в игривом настроении. А поскольку это все вместе взятое не предполагало углубленного изучения подземелья и его постояльцев, то и визит их не занял слишком много времени. Заметив, как морщит прелестный носик графиня при виде камер, грязи, цепей и зловония, вида заросших и изможденных узников с лихорадочно горящими глазами, граф поспешил увести ее, радуясь произведенному эффекту.
Но надзирателю последний графский визит запомнился не этим. На выходе граф похлопал по плечу уродливого провожатого, верой и правдой прослужившего ему много лет. И все еще пребывая в благодушном настроении, спросил у тюремщика, какую бы награду хотел тот получить за многолетнюю и безупречную службу. И тогда хромой горбун набрался смелости и ответил господину, что ему не нужны ни деньги, ни привилегии, ни иные блага, а нужна жена, женщина, что скрасит его унылое существование во мраке подземелья.
Граф смеялся долго и раскатисто. Просьба тюремщика позабавила, но на прощанье он дал слово дворянина, подыскать ему супругу. Сердце тюремщика забилось в груди оглушительно громко, жар подступил к голове, по лицу расплылась счастливая улыбка. Перед выходом из подземелья на него взглянула графиня, окинув таким надменным и презрительным взором, что, что-то надломилось и оборвалось в душе несчастного горбуна.
С тех пор прошло около года, но граф так и не озаботился исполнением слова дворянина, данного одному из подданных. Скорее всего, он попросту о нем забыл, как забывал о несчастных, томящихся в подземелье по его воле, откуда большинству из них выхода не было. Теперь, когда графа не стало, с мечтой о супруге можно было распрощаться навек. О том, что господин мертв, тюремный надзиратель узнал одним из первых, в мельчайших подробностях от стражника, брошенного в подземелье по приказанию графини.
Каково же было его удивление и смятение, когда, спустя несколько часов после водворения в подземную темницу нового постояльца, туда пожаловала собственной персоной графиня. И он сопровождал госпожу, освещая дорогу факелом, к камере с несчастным стражником, смертельно напуганным и находящимся в полнейшем смятении. Спустя некоторое время он сопровождал правительницу до выхода, освещая дорогу. И вновь, как и год назад, графиня окинула оценивающим взглядом хромого урода, сопровождающего ее. Но теперь в ее взгляде, помимо высокомерного презрения сквозило и нечто иное, заставившее сердце тюремщика учащенно забиться в каком-то сладостном и томительном предчувствии.