«Аз есмь». Это откуда?
Я пошевелился, приподнялся на локте и огляделся. На удивление быстро все-таки возвращался контакт с окружающей действительностью и с телом.
Я был в бездушно-белой комнате. Белые стены, белый потолок, металлическая, но тоже белая мебель. А вот под потолком глубоко темнел, как провал Черной Дыры, экран здоровенного телевизора. Шторы, конечно, тоже белые, закрывали окно. Но через них просачивались колючие лучи утреннего Солнца.
Кроме меня в комнате никого. Я ощутил себя жутко одиноким и стиснутым этими стенами. И лишним. Мое место не здесь. А где?..
Я дернулся. Резко присел в кровати. Выдрал иглы капельницы из руки. Сорвал датчики с груди.
Голова тут же пошла ходуном. Мир расфокусировался, поплыл, как изображение на теряющем сигнал телевизоре, а затем снова обрел четкие очертания.
Запиликала аппаратура на столике. Взвыл сигнал тревоги. Послышались шаги. Мое кристально чистое и прозрачное одиночество было в миг разбито, как соприкоснувшаяся с чугунной гирей хрустальная ваза.
Накатила волна слабости. Эх, рано я начал шевелиться. Оставалось снова распластаться на постели и прикрыть веки.
Послышались возбужденные и изумленные женские голоса:
– Он пришел в себя!
Началось мельтешение и столпотворение.
Мне стало хуже. Но я находил силы время от времени приоткрывать глаза. И тогда видел силуэты в белых халатах. Под халатами проглядывало зеленое сукно. Зеленое – это форма, вроде бы, военная.
Мне приоткрыли веко. Мигнули в зрачок фонариком, проверяя реакцию. Кольнули иголкой в ладонь, от чего я непроизвольно дернулся. Послышался мужской бас, изрекший короткое и емкое ругательство.
Снова шум и женское чириканье. Которое перекрыл все тот же густой бас, призвавший всех немедленно заткнуться. Когда галдеж утих, мужчина стал кому-то докладывать по телефону:
– Да, он вышел из комы… Да, в контакте. Да…
Да, да, да.
Я вдруг немотивированно разозлился и вновь попытался встать. Задело меня слово «кома», ставшее вдруг донельзя личным и пугающим. Получилось у меня неважно. Сильные руки аккуратно вдавили меня в постель.
Шприц. Укол. Беспамятство…
Очнулся я уже при электрическом свете. Место то же самое. И кровать та же. За окном разлилась тьма.
У постели на стуле возвышалась грузная фигура, сперва показавшаяся мне нечеткой, сотканной из клубов дыма.
Но так уж получалось у меня сегодня – все ирреальное обретало реальность и очертания. Передо мной нарисовался грузный мужчина лет сорока. Его старила седая густая шевелюра, похожая на песцовую шапку. Черты лица крупные, приятные. Лик в целом располагающий – такой донельзя русский. Глаза были прищурены по-доброму, как у дедушки Ленина.
«Ленин – вождь мирового пролетариата», – подсказал мне мой трудно контролируемый, но весьма полезный внутренний голос. Да и ладно, пролетариата так пролетариата.
– Здравствуй, – улыбнувшись, произнес посетитель. – Пришел поинтересоваться, как это оно, выйти из комы.
– Нормально, – через силу просипел я.
Действительно, было почти нормально. Я даже смог приподняться и прислониться спиной к спинке кровати.
– Тогда скажи, кто ты? – потребовал посетитель.
– Я… Я… Я это Я. С большой буквы, – усмехнулся я.
– Резонно. Тогда кто перед тобой?
– Звеньевой, – губы будто сами прошептали это слово.
– Уже хорошо.… Ну а как тебя зовут? Вспоминай! – хлестко прикрикнул гость, будто влепил мне пощечину.
– А я? Я…
– Ну же!
– Старьевщик. Просто Старьевщик.
Слово это стало камешком, вызвавшим обвал в горах. За него зацепилось еще одно слово, показавшееся мне очень важным – «Фрактал». А потом голова пошла ходуном. И меня понесло вперед, в шторм, как парусное судно, подхваченное шквалом воспоминаний, обрушившимся со всей стихийной жестокостью.
Я вспомнил все до мельчайших деталей.
Началась эта история совсем недавно. В Москве. В самом начале чудовищно душного и дождливого июня…
Глава 2
Старьевщик. Что-то пренебрежительное слышится в этом слове. Почти что мусорщик. Человек, собирающий мусор прошлого, живущий настоящим и не стремящийся в будущее. Так? Не совсем. Ведь я сам предложил этот оперативный псевдоним. Он меня вполне устраивал и ни в коей мере не казался постыдным. Ибо я и был старьевщиком.
Восемнадцать лет я искал старые и, как будто, никому не нужные вещи. Но однажды любая вещь может стать ключевой. Смотря, кто ищет и для чего. Впрочем, эти самые КТО оставались для меня величиной неопределенной и малопонятной. А для чего – вообще тайна, покрытая непроглядным мраком. Но если звезды зажигают, значит это кому-то нужно. А если вещь ищут с такими усилиями и бешеными издержками, значит, она кому-то жизненно необходима.